Скачать сказку в формате PDF

Сказка Гофмана
Повелитель блох

Аннотация

Герой этой сказки Перегринус Тис, сын богатогофранкфуртского торговца, решительно не желает «чем-то сделаться» и занятьподобающее ему место в обществе. «Большие денежные мешки и счетные книги»смолоду внушают ему отвращение. Он живет во власти своих грез и фантазий иувлекается только тем, что затрагивает его внутренний мир, его душу. Но как нибежит Перегринус Тис от действительной жизни, она властно заявляет о себе,когда его неожиданно берут под арест, хотя он не знает за собой никакой вины. Авины и не надо: тайному советнику Кнаррпанти, который требовал арестаПерегринуса, важно прежде всего «найти злодея, а злодеяние уж само собойобнаружится». Эпизод с Кнаррпанти - едкая критика прусского судопроизводства -привел к тому, что «Повелитель блох» был опубликован с существенными цензурнымиизъятиями, и только через много лет после смерти Гофмана, в 1908 году, сказкабыла издана полностью.

Как и многие другие произведения Гофмана («Золотой горшок»,«Принцесса Брамбилла»), «Повелитель блох» пронизан мифопоэтической символикой.Во сне герою открывается, что в некие мифические времена, в ином существованиион был могущественным королем и владел чудесным карбункулом, таящим в себе силучистой пламенной любви. Такая любовь приходит к Перегринусу и в жизни - в «Повелителеблох» реальная, земная возлюбленная одерживает верх над идеальной.

С. Шлапоберская. «Сказкаи жизнь у Э.Т.А. Гофмана. «

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПЕРВОЕ

Введение ,

из коего благосклонный читатель узнает о жизни господинаПерегринуса Тиса ровно столько, сколько ему нужно знать. - Рождественская елкау переплетчика Лэммерхирта в Кальбахской улице и начало первого приключения. -Две Алины.

Однажды - но какой автор ныне отважится начать так свой рассказ.«Старо! Скучно!» - восклицает благосклонный или, скорее, неблагосклонныйчитатель, который, согласно мудрому совету древнеримского поэта, хочет сразу жебыть перенесенным medias in res. Ему становится так же не по себе, как если бывошел к нему болтливый гость и расселся и стал бы откашливаться, собираясьприступить к своей нескончаемой речи, - он захлопывает с досады книгу, толькочто им раскрытую. Издатель чудесной сказки о Повелителе блох полагает, правда,что такое начало очень хорошо, что оно, собственно говоря, даже наилучшее длявсякого повествования - недаром самые искусные сказочницы, как нянюшки, бабушкии прочие, искони приступали так к своим сказкам, - но так как каждый авторпишет преимущественно для того, чтобы его читали, то он (то есть вышеуказанныйиздатель) вовсе не хочет отнимать у благосклонного читателя удовольствия бытьдействительно его читателем. Посему сообщает он ему сразу безо всякихоколичностей, что у того самого Перегринуса Тиса, о странной судьбе которогобудет идти здесь речь, ни в один из рождественских сочельников сердце не билосьтак сильно от тревожной радости ожидания, как именно в тот, с коего начинаетсярассказ о его приключениях.

Перегринус находился в темной комнате, прилегавшей кпарадной зале, где для него обыкновенно приготовлялись святочные подарки. Он тобродил по ней осторожно взад и вперед и прислушивался, подходя к двери, к тому,что за ней делалось, то усаживался смирно в угол и, закрывши глаза, вдыхалмистические благоухания марципана и пряников, струившиеся из соседней комнаты.Когда же, сразу опять открыв глаза, он бывал ослеплен яркими лучами, прыгавшимитуда и сюда по стене, пробиваясь сквозь дверные щели, то его охватывалсладостный таинственный трепет.

Наконец прозвенел серебряный колокольчик, дверираспахнулись, и Перегринус устремился в целое пламенное море из сверкающихогоньков пестрых рождественских свечей. Оцепенев, замер Перегринус у стола, накотором в самом стройном порядке были расставлены прекраснейшие подарки, толькогромкое «ах!» вырвалось из его груди. Никогда еще святочное дерево не приносилотаких богатых плодов: всевозможные сласти, какие только можно себе представить,и среди них золотые орехи, золотые яблоки из Гесперидовых садов, висели наветвях, сгибавшихся под сладким их бременем. Нельзя описать всех отборнейшихигрушек, прелестного оловянного войска, такой же охоты, развернутых книжек скартинками и т. д. Он все еще не осмеливался дотронуться до какого-нибудь изэтих сокровищ, он старался только превозмочь свое изумление, освоиться с мысльюо том счастье, что все это действительно ему принадлежит.

- О милые мои родители! о добрая моя Алина! - воскликнулПерегринус с чувством величайшего восторга.

- Ну, хорошо я все устроила, Перегринчик? - отвечала Алина. -Радуешься ли ты, дитя мое? Не хочешь ли ты поближе рассмотреть все эти чудныеподарки, не хочешь ли ты попробовать твою новую рыжую лошадку?

- Превосходная лошадь, - говорил Перегринус, со слезамирадости рассматривая взнузданного деревянного конька, - превосходная лошадь,чистокровной арабской породы. - И он тут же вскочил на своего благородного,гордого коня; Перегринус вообще был прекрасным наездником, но на этот раз ончто-то оплошал, потому что ретивый Понтифекс (так звали коня), храпя, поднялсяна дыбы, и седок полетел вверх ногами. Испуганная до смерти Алина не успелаброситься к нему на помощь, как Перегринус уже вскочил и схватил за узду коня,который, брыкнув задними ногами, чуть было не ускакал. Снова прыгнул в седлоПерегринус и, напрягая всю свою силу и ловкость в наездническом искусстве,сумел так укротить дикого жеребца, что тот, весь дрожа и храпя, признал наконецв Перегринусе своего господина.

Когда Перегринус спешился, Алина отвела в стойло укрощенноеживотное.

Бешеная скачка, наделавшая немало шума не только в комнате,а, может быть, и во всем доме, теперь прекратилась, и Перегринус уселся застол, чтобы спокойно рассмотреть другие чудесные подарки. С удовольствиемуплетал Перегринус марципановые конфеты, заставлял в то же время то ту, тодругую марионетку показывать свое искусство, заглядывал в книжки с картинками,затем сделал смотр своему войску, которое нашел обмундированным весьмацелесообразно, и решил, что оно совершенно непобедимо по той причине, что ни уодного из солдат не было желудка, и наконец перешел к охоте. С досадойобнаружил он тут, что налицо имелась только охота на зайцев да на лисиц, охотыже на оленей и на кабанов решительно недоставало. А ведь и эта охота должнабыла быть здесь, и никто не мог того лучше знать, чем Перегринус, который самведь все закупил с чрезвычайной заботливостью.

Необходимо, однако, оградить благосклонного читателя отдосадных недоразумений, в которые он может впасть, если автор будет бездальнейших объяснений продолжать свой рассказ, не подумав о том, что еслиему-то хорошо известны все обстоятельства, связанные с рождественской елкой, окоторой идет речь, то они никак не известны любезному читателю, которому толькохочется узнать о том, чего он еще не знает.

Тот очень ошибется, кто вообразит себе, что Перегринус Тис -маленький ребенок, которому добрая его мать или какое-нибудь другое привязанноек нему существо женского пола, прозванное романтическим именем Алина,приготовило святочные подарки. Вовсе нет!

Господин Перегринус Тис достиг тридцати шести лет, то естьможно сказать, лучшего возраста жизни. Шесть лет назад о нем говорили как обочень красивом человеке, теперь же его называли статным мужчиной, и были правы;но и тогда и теперь Перегринуса все-таки порицали за то, что он слишком в себезамыкается, что он не знает жизни и, очевидно, подвержен какой-то болезненноймеланхолии. Отцы, у которых были дочери на выданье, полагали, что доброму Тису,чтобы излечиться от меланхолии, было бы всего лучше жениться; у него богатыйвыбор, и ему нечего бояться отказа. Мнение отцов, по крайней мере в последнемпункте, было вполне справедливо: господин Перегринус Тис, кроме того что, каксказано, был статным мужчиной, обладал и весьма приличным состоянием,оставленным ему его родителем, господином Балтазаром Тисом, очень зажиточным ивидным купцом. Таким высокоодаренным мужчинам на невинный вопрос их: «Смею ли янадеяться, дорогая, что вы осчастливите меня вашей рукой?» - девушка,переступившая уже за мечтательный возраст любви, то есть достигшая двадцатитрех - двадцати четырех лет, почти всегда отвечает, потупив взор и покраснев: «Поговоритес моими родителями, я во всем им повинуюсь, у меня нет собственной воли». Ародители, молитвенно сложив руки, произносят: «На все божья воля, мы ничего неимеем против, любезный сын!»

Но ни к чему не чувствовал такого нерасположения господинПерегринус Тис, как к женитьбе. Ибо, кроме того что он вообще дичился людей,совсем особую, странную идиосинкразию испытывал он по отношению к женскомуполу. От близости женщины у него на лбу выступали капли пота, а уж если с нимзаговаривала молоденькая да хорошенькая девушка, то его охватывал такой ужас,что язык прилипал к гортани и судорожный трепет пробегал по всем его членам.Может быть, поэтому и старая его прислужница отличалась таким редкостнымуродством, что многие обитатели околотка, где проживал господин Перегринус Тис,считали ее некой естественноисторической диковинкой. Ее взъерошенные, черные спроседью волосы и красные слезящиеся глазки, толстый, медного цвета нос ибледно-синие губы создавали законченный образ аспирантки Блоксберга, и два-тристолетия назад едва ли бы ей удалось миновать костер, тогда как теперь господинПерегринус Тис и даже многие другие лица почитали ее за весьма добродушнуюособу. Такова была она и на самом деле, и потому ей можно было простить, что втечение дня для подкрепления своего тела она пропускала не один стаканчик водкии, может быть, также слишком часто вынимала из-за пазухи огромную чернуюлакированную табакерку и щедро набивала свой весьма почтенный нос настоящимоффенбахским табаком. Благосклонный читатель, верно, уже догадался, что этапримечательная особа и была та самая Алина, которая устроила рождественскуюелку. Один бог знает, каким образом она получила знаменитое имя королевыГолконды.

Но если отцы семейств и настаивали на том, чтобы богатый иприятный господин Перегринус Тис отказался от своей женобоязни и вступил в бракбез дальних околичностей, то, со своей стороны, старые холостяки твердили, чтоправ господин Перегринус, ибо при его душевном складе вовсе не следует емужениться.

Скверно было только одно, что многие при словах «душевныйсклад» делали очень таинственную мину, когда же их расспрашивали подробнее,недвусмысленно давали понять, что господин Перегринус Тис, к сожалению, невсегда бывает в здравом уме и что подвержен он этому несчастию еще смалолетства. Эти лица, считавшие бедного Перегринуса за помешанного,принадлежали по преимуществу к разряду людей, твердо убежденных, что на большойдороге жизни, которой велят держаться рассудок и благоразумие, нос - самыйлучший путеводитель и указчик, и лучше уж надеть наглазники, чем дать увлечьсебя в сторону каким-нибудь благоухающим кустарником или цветущим лужком.

Правда, впрочем, что и во внешности и в нраве господинаПерегринуса было кое-что странное, с чем люди никак не могли примириться.

Мы уже сказали, что отец господина Перегринуса Тиса былочень богатый и видный купец, если же к этому прибавить, что он владел прекраснымдомом на веселой Конной площади и что в этом доме, да еще как раз в той самойкомнате, где всегда маленькому Перегринусу зажигали рождественскую елку, и наэтот раз взрослый Перегринус получил свои святочные подарки, то не остаетсяникаких сомнений, что место действия удивительных приключений, составляющихпредмет нашего повествования, есть попросту знаменитый и прекрасный городФранкфурт-на-Майне.

О родителях Перегринуса достаточно сказать, что были оничестные, тихие люди, о которых все отзывались только с похвалой. На биржегосподин Тис пользовался безграничным уважением благодаря тому, что он всегдаочень успешно спекулировал и выигрывал сумму за суммой, причем, однако, никогдане принимал надменного вида, оставаясь прежним скромным человеком, и никогда нехвастался своим богатством, а выказывал его только тем, что не скаредничал ни вмелочах, ни в крупных делах и был чрезвычайно снисходителен к несостоятельнымдолжникам, очутившимся в несчастном положении, хотя бы даже по их собственнойвине.

Долго брак господина Тиса оставался бесплодным, но наконец,почти через двадцать лет, госпожа Тис порадовала своего супруга прекраснымребенком, который и был не кто иной, как наш господин Перегринус Тис.

Можно себе представить, какова была радость родителей; и посию пору еще рассказывают жители Франкфурта о блестящих крестинах, на которыхстарый господин Тис угощал благороднейшим многолетним рейнвейном, какой подаютразве только на коронационных пиршествах. Но что особенно достойно похвалы, такэто то, что старик Тис пригласил на крестины нескольких своих знакомых,враждебно к нему настроенных и причинявших ему не раз много неприятностей, атакже и тех, по отношению к которым он сам почитал себя виноватым, так что пиробратился в настоящий праздник мира и всепрощения.

Ах! - добрый господин Тис и не подозревал, что этот самыймальчуган, появлению которого на свет он так обрадовался, скоро принесет емумного горя и забот.

Уже с самого раннего возраста в мальчике Перегринусе сталпроявляться очень своеобразный нрав. Несколько недель подряд денно и нощнокричал он не переставая, причем никаких признаков телесного недомогания в немнельзя было обнаружить, а затем вдруг сразу утих и застыл в полнойбесчувственности. Казалось, ничто не производило на него ни малейшеговпечатления, ни улыбки, ни желания поплакать не выражалось на его маленькомличике, точно принадлежало оно безжизненной кукле. Мать утверждала, что, будучибеременной, она загляделась на старого бухгалтера, уже двадцать лет безмолвносидевшего с таким же безжизненным выражением лица над конторской книгой; многогорячих слез пролила она над маленьким автоматом.

Наконец крестной матери ребенка пришла счастливая мысльпринести маленькому Перегринусу чрезвычайно пестрого и, по правде говоря,весьма уродливого арлекина. Глаза Перегринуса вдруг чудесно оживились, на губахзаиграла легкая улыбка, он потянулся к кукле и, получив ее, с нежностью прижалк груди. Затем он посмотрел опять на пестрого человечка, да такими умнымисознательными глазами, как будто вдруг пробудились в нем разум ивосприимчивость, да еще в более сильной степени, чем свойственно детям еговозраста.

- Он слишком умен, - проговорила кума, - он не проживет увас долго. Взгляните только ему в глаза, он думает уж гораздо больше, чем емуследует!

Эти слова очень утешили старого господина Тиса, который сталбыло уже свыкаться с мыслью, что после многих лет напрасной надежды у негородился сын-недоумок, но вскоре посетила его новая забота.

Давно уже миновало то время, когда дети обыкновенно начинаютговорить, а Перегринус все еще не вымолвил ни слова. Его можно было бы принятьза глухонемого, если бы иногда он не взирал на говорящего с ним внимательнымвзглядом, явно выказывая свое участие радостной или печальной улыбкой, и неоставалось ни малейшего сомнения в том, что он не только слышал, но и всепонимал. Каково же было удивление матери, когда сама она удостоверилась в том,что рассказывала его нянюшка! Ночью, когда ребенок лежал в постельке и думал,что его никто не слышит, он произносил про себя отдельные слова и даже целыефразы, и то была не исковерканная по-детски, но правильная, чистая речь,заставляющая предположить, что упражнения эти продолжаются уже довольно долго.Небо даровало женщинам совершенно особый такт и способность верно угадывать теили иные свойства человеческой природы, как они проявляются в индивидуальномсвоеобразии с самого рождения ребенка, и потому, по крайней мере для первыхгодов детства, женщины - лучшие воспитательницы. Этот такт и побудил госпожуТис скрыть от ребенка, что за ним наблюдают, и не понуждать к разговору; болеетого, неприметно она другими способами добилась того, что он сам пересталскрывать свой прекрасный дар речи и, к общему удивлению, медленно, но внятнозаговорил при всех. Однако к разговору он вообще выказывал полноенерасположение и очень бывал доволен, когда его оставляли в покое, предоставляясамому себе.

Но если и эта тревога, как бы сын не остался немым, миновалагосподина Тиса, то впереди его ждали гораздо большие заботы. Когда Перегринусдостиг отроческого возраста и должен был приступить к учению, оказалось, чтотолько с величайшим трудом ему можно было что-нибудь втолковать. Страннымобразом с чтением и письмом повторилась та же история, что и с разговором:сперва ему не давалось решительно ничего, а затем вдруг, сверх всякогоожидания, он сразу овладел и тем и другим. Тем не менее, когда ребенок подрос,ни один воспитатель не уживался в доме, и не потому, что мальчик им ненравился, а просто они никак не могли разобраться в его природе. Перегринус былтих, благонравен, прилежен, и вместе с тем нечего было и думать о каком-либосистематическом обучении, как того хотели воспитатели, потому что понимал иувлекался он только тем, что затрагивало его внутренний мир, его душу, а всеостальное бесследно проскальзывало мимо. Затрагивало же его душу все чудесное,все, что возбуждало его фантазию, чем он потом жил и о чем мечтал. Так, получилон однажды в подарок большой, во всю стену его комнатки, чертеж города Пекинасо всеми его улицами, домами и т. д. При взгляде на сказочный город, начудесный народ, толкавшийся по его улицам, Перегринус, как бы по мановениюволшебной палочки, перенесся в иной мир, в котором он сразу почувствовал себякак дома. С жаром набросился он на все, что только мог найти о Китае, китайцах,Пекине; старался тоненьким певучим голоском произносить звуки китайской речи,согласно тому описанию их, которое где-то ему попалось; попытался даже припомощи картонных ножниц перекроить свой хорошенький коломянковый халатик накитайский фасон, дабы, сообразно обычаям страны, с восторгом ходить попекинским улицам. Все прочее совсем не привлекало его внимания, к величайшейдосаде учителя, который по настоятельному требованию строгого Тиса как раз вэто самое время собирался преподать своему питомцу историю Ганзейского союза.Узнав, к великому своему сожалению, что Перегринуса нельзя вытащить из Пекина,отец приказал вытащить самый Пекин из комнаты мальчика.

Дурным предзнаменованием казалось старому Тису то, что,будучи еще маленьким ребенком, Перегринус предпочитал разные бляхи дукатам, а кбольшим денежным мешкам и счетным книгам возымел вскоре решительное отвращение.Но уже совсем удивительно было то, что слова «вексель» он просто слышать не могбез судорожного трепета: он уверял, что при этом испытывает такое ощущение,точно скоблят острием ножа взад и вперед по стеклу. Господин Тис должен былпризнать, что Перегринус уже сызмала проявил свою непригодность для купеческойкарьеры, и как ни хотелось ему, чтобы сын пошел по его стопам, он все-таки отказалсяот этого желания в предположении, что Перегринус посвятит себя какому-нибудьдругому роду деятельности. Основным правилом господина Тиса было, что дажесамый богатый человек должен иметь определенное занятие и положение в свете; клюдям праздным испытывал он отвращение, и как раз к праздности имел Перегринусрешительную склонность при всех своих знаниях, которые он по-своему приобрел икоторые пребывали в хаотическом беспорядке. Это составляло самую большую итягостную заботу господина Тиса. Перегринус ничего не желал знать о миредействительности, а старик жил только в этом мире, и неминуемо должно былослучиться, что чем старше становился Перегринус, тем резче проявлялся этотразлад между отцом и сыном, к немалому огорчению матери, которая с радостью быпозволила своему кроткому, тихому, лучшему из сыновей Перегринусу витать внепонятном ей, правда, мире грез и мечтаний и никак не могла взять в толк,зачем нужно отцу взваливать на него непременно какое-то определенное занятие.

По совету опытных друзей старый Тис послал сына в Иенскийуниверситет, когда же он вернулся через три года, старик воскликнул с горечью игневом:

- Ну, так я и думал! Мечтателем-дураком уехал,мечтателем-дураком и возвратился!

Господин Тис был прав, поскольку Перегринус ничуть непеременился в своей природе, а остался точно таким же, каким уехал. Однако итут господин Тис не потерял еще надежды образумить своего выродка сына,полагая, что если попробовать насильно вовлечь его в дела, то, может быть, вконце концов он войдет даже во вкус и станет держаться другого образа мыслей.Он послал его в Гамбург с поручениями, не требовавшими особых знаний поторговой части, и снабдил его, кроме того, рекомендательным письмом к своемутамошнему другу, прося не оставить его помощью и советом.

Перегринус явился в Гамбург, вручил товарищу своего отца нетолько рекомендательное письмо, но и все бумаги, касавшиеся его поручения, ивслед за тем исчез неизвестно куда.

Товарищ господина Тиса написал ему тогда нижеследующее:

«Ваше почтеннейшее письмо от... получил через господинаВашего сына. Но оный в дальнейшем не показывался, а тотчас уехал из Гамбурга,не оставив никаких поручений. Сделок на перец мало, хлопок - слабо, из кофе -спрос лишь на средний сорт, напротив - мелис идет хорошо, а также стойко синдиго. Примите и пр.»

Письмо это привело бы господина Тиса и его супругу в немалоезамешательство, если бы с той же почтой не было доставлено письмо и от самогоблудного сына, в котором он извинялся с величайшим прискорбием, что никак немог исполнить, согласно желанию отца, данных ему поручений и что онпочувствовал непреодолимое стремление в дальние края, откуда через год надеетсявозвратиться на родину и счастливее и веселее.

- Хорошо, - сказал старый Тис, - пусть молодец оглядится набелом свете, там его встряхнут от его мечтательности.

Мать высказала беспокойство, что сыну может не хватить денегна большое путешествие, и порицала его легкомысленное нежелание написать даже,куда он едет, на что старик возразил со смехом:

- Недостанет денег - скорее познакомится с действительнойжизнью, а не написал он нам, куда отправился, - так знает же, куда нам посылатьписьма.

Так и осталось неизвестным, куда направил свои стопыПерегринус; одни утверждают, что побывал он в далекой Индии, другие, напротив,держатся того мнения, что посетил он ее только в своем воображении; несомненнотолько одно, что побывал он далеко, так как не через год, как обещал родителям,а через целых три года возвратился Перегринус во Франкфурт, притом пешком и вдовольно-таки жалком виде.

Родительский дом он нашел наглухо запертым, и сколько он низвонил, ни стучал, никто внутри не откликался.

Наконец пришел с биржи сосед, и Перегринус сейчас жеобратился к нему с вопросом, не уехал ли уж куда-нибудь господин Тис.

Но сосед отскочил от него в сильном испуге и воскликнул:

- Господин Перегринус Тис! Так это вы? Наконец вернулись?Так, значит, вы не знаете?..

Коротко говоря, Перегринус узнал, что за его отсутствиеродители его умерли вскоре один за другим, что суд описал все оставленное имиимущество и, так как место пребывания Перегринуса было неизвестно, опубликовалприглашение ему вернуться во Франкфурт и утвердиться в правах наследства.

Молча стоял Перегринус перед соседом, впервые пронзило емугрудь горе жизни, разрушенным узрел он прекрасный, сверкающий мир, в которомжил до сих пор беззаботно.

Сосед, видя, что Перегринус не способен предпринять ничегорешительно из того, что было необходимо, пригласил его в свой дом, а сам стакой быстротой все устроил, что в тот же вечер Перегринус водворился уже вродительском доме.

В полном изнеможении и безутешности, какой никогда еще неиспытывал, погрузился он в большое отцовское кресло, стоявшее все на том жесамом месте, где стояло в былые годы; и тут подле него раздался голос:

- Как хорошо, что вы опять здесь, дорогой господинПерегринус! Ах, если бы вы только возвратились пораньше!

Перегринус поднял глаза и увидел прямо перед собой старуху,которую отец взял ему в няньки, главным образом из сострадания, потому что попричине ужасной уродливости ей трудно было найти место, и которая с раннего егодетства так и не оставляла их дома.

Долго смотрел Перегринус на старуху в оцепенении, наконец,странно улыбнувшись, он произнес:

- Ты ли это, Алина? Не правда ли, родители ведь еще живы?

С этими словами он встал и прошел по всем комнатам,осматривая каждый стул, каждый угол, каждую картину и т. д. После этого онсказал спокойно:

- Да, все здесь, как прежде, когда я покинул дом, и так онодолжно оставаться и впредь!

С этой минуты Перегринус повел тот странный образ жизни, окотором упомянули мы вначале. Замкнувшись от всякого общества, жил он со своейстарушкой нянюшкой в большом просторном доме, в глубочайшем одиночестве, спервасовсем один, а позднее сдал внаймы несколько комнат одному старому другу своегоотца. Человек этот чуждался людей так же, как Перегринус. Понятно, почему обаони прекрасно уживались вместе, никогда друг друга не видя.

Только четыре семейных праздника Перегринус справлял сособой торжественностью: дни рождения отца и матери, первый день Пасхи и деньсвоих крестин. В эти дни Алина должна была накрывать стол на столько персон,сколько отец приглашал в былое время, и подавать те же самые блюда и то жесамое вино, какими любил угощать отец. Само собой разумеется, что употреблялосьпри этом, по многолетнему обычаю, и то же самое серебро, те же тарелки, те жестаканы, что и прежде, сохранившиеся в наследстве неприкосновенными. Перегринусстрого это соблюдал. Когда стол был накрыт, Перегринус садился за негоодин-одинешенек, ел и пил очень мало, прислушивался к разговору родителей,воображаемых гостей и сам только скромно отвечал на тот или иной вопрос, скоторым обращался к нему кто-нибудь из общества. Как только мать отодвигаласвой стул, он вставал из-за стола вместе с другими и вежливо приветствовалкаждого. Затем он уходил в отдаленную комнату, поручая Алине распределитьоставшиеся нетронутыми кушанья и вино между бедняками околотка, и добрая душаисполняла приказание своего господина с величайшей добросовестностью. Празднованиедней рождения отца и матери начинал Перегринус уже ранним утром с того, чтоприносил в комнату, где завтракали родители, красивый венок из цветов ипроизносил выученные наизусть стихи, как это бывало в детстве. В день своихкрестин сам он, естественно, не мог садиться за стол, как рожденный незадолгоперед тем, и Алина уже одна должна была обо всем позаботиться, то естьпотчевать гостей вином и вообще быть за столом радушной хозяйкой; все остальноепроисходило как и в другие праздники. Но, кроме сего, был у Перегринуса ещеодин особенно радостный день в году, или, точнее, радостный вечер, именнорождественский сочельник, который приводил в такой восторг и умиление егодетскую душу, как ни одно другое удовольствие.

Сам заботился он о закупке разноцветных елочных свечей,игрушек, лакомств, обо всем, что делали для него в его детстве родители, изатем праздник шел своим чередом, как уже известно благосклонному читателю.

- Досадно-таки, - сказал Перегринус, поиграв еще нескольковремени, - очень досадно, что пропала охота на оленей и кабанов. И куда толькоона запропастилась! А! - вот она! - Он заметил в эту минуту одну, не открытуюеще коробку и схватил ее тотчас, полагая найти в ней недостающую охоту; однако,открыв ее, он обнаружил, что она пуста, и вдруг отпрянул, охваченный каким-тоиспугом. «Странно, - прошептал он про себя, - странно! что же это за коробка?мне почудилось, будто на меня оттуда выпрыгнуло что-то страшное, но мои глазаоказались слишком слабы, чтобы разглядеть, что это такое!»

На расспросы его Алина уверяла, что она нашла коробку средиигрушек, но сколько ни старалась, не смогла ее открыть; тогда она подумала, чтов ней содержится нечто особенное и крышка поддается только искусной рукегосподина.

- Странно, - повторил Перегринус, - очень странно. А ведьмне особенно нравилась эта охота; надеюсь, что это не дурная примета! Но нечегопредаваться в сочельник таким мрачным мыслям, к тому же ни на чем неоснованным! Алина, принеси корзинку!

Алина тотчас же принесла большую белую корзину, кудаПерегринус старательно уложил игрушки, сласти, свечи, затем корзину взял подмышку; рождественскую елку взвалил на плечо и отправился в путь.

Господин Перегринус Тис имел похвальное обыкновение внезапноявляться в виде деда мороза со всеми пестрыми подарками, которые сам приготовилдля себя, в какое-нибудь нуждающееся семейство, где, он знал, были маленькиедети, чтобы перенестись на несколько часов в счастливое беззаботное детство.Наглядевшись на светлую живую радость детей, он незаметно удалялся и частополночи бегал по улицам, потому что не в силах был успокоить глубокое,стеснявшее ему грудь волнение, а собственный его дом представлялся ему мрачнойгробницей, в которой он похоронен со всеми своими радостями. На этот разподарки были предназначены детям бедного переплетчика Лэммерхирта, искусного итрудолюбивого мастера, который работал с некоторых пор на Перегринуса и былотцом трех резвых мальчуганов от пяти до девяти лет.

Переплетчик Лэммерхирт жил в самом верхнем этаже узкого домана Кальбахской улице. Буря свистела и неистовствовала, шел то дождь, то снег;понятно, что господин Перегринус лишь с величайшими усилиями смог достичь своейцели. Тускло мерцали свечи в окнах Лэммерхирта, Перегринус с трудом взобралсяпо крутой лестнице.

- Отоприте, - закричал он, стуча в дверь, - отоприте;отоприте, Христос посылает добрым детям свои подарки!

В полном испуге переплетчик отворил дверь и насилу узналзанесенного снегом Перегринуса.

- Почтеннейший господин Тис, - воскликнул изумленныйЛэммерхирт, - почтеннейший господин Тис, чему я обязан, скажите бога ради,такой особой честью в самый рождественский сочельник?

Но господин Перегринус не дал ему договорить. Громковосклицая: «Дети, дети! смотрите, младенец Христос посылает вам свои подарки!» -устремился он к большому столу посреди комнаты и принялся тотчас же выкладыватьзапрятанные в корзине дары. Всю вымокшую елку, с которой так и текло, он долженбыл, конечно, оставить за дверью. Переплетчик все еще не мог понять, что всесие означало; жена его была догадливее, так как она улыбалась Перегринусу сослезами на глазах, а мальчики стояли поодаль и молча пожирали глазами каждыйподарок, по мере их появления из корзинки, и часто не могли удержаться от громкихвыражений радости и удивления. Когда же Перегринус наконец распределил всеподарки сообразно с возрастом каждого ребенка, зажег все свечи и воскликнул: «Сюда,дети, сюда! - вот подарки, которые вам посылает младенец Христос!» - мальчики,которые еще неясно представляли, что все это может принадлежать им, закричали,запрыгали, захлопали в ладоши, в то время как родители готовились благодаритьсвоего благодетеля.

Но как раз благодарности родителей, а также и детей, всегдастарался избегать господин Перегринус, и теперь он хотел, по обыкновению,тихонько ускользнуть. Он был уже у двери, как вдруг она отворилась, и в яркомсиянии рождественских свечей предстала пред ним молодая женщина в блестящейодежде.

Автор редко производит хорошее впечатление, когда принимаетсяточно описывать благосклонному читателю наружность той или другой прекраснойособы, выступающей в его повествовании, ее рост, фигуру, осанку, цвет глаз иволос; гораздо лучше представляется мне показать ее читателю целиком, безтакого детального разбора. Достаточно было бы и здесь ограничиться простымуверением, что женщина, представшая пред лицо испуганного до смертиПерегринуса, была в высшей степени красива и очаровательна, если бы неоказалось необходимым упомянуть и о некоторых отличительных свойствах этоймаленькой особы.

Женщина эта была действительно мала ростом, даже чересчурмала, но сложена очень стройно и изящно. Вместе с тем лицу ее, вообще красивомуи выразительному, одна особенность придавала что-то нездешнее и странное:зрачки ее глаз были значительно шире, а черные тонкие брови находились выше,чем это бывает обыкновенно. Одета, или, вернее, разряжена, была эта маленькаядама, как будто только что приехала с бала: роскошная диадема блистала в черныхволосах, богатые кружева только наполовину прикрывали полную грудь, тяжелоешелковое платье в лиловую и желтую клетку облегало гибкий стан и ниспадалоширокими складками лишь настолько, что позволяло разглядеть прелестнейшие,обутые в белые туфельки ножки, а между кружевными рукавами и белыми лайковымиперчатками оставался достаточный промежуток для лицезрения прекраснейшей частиослепительной руки. Богатое ожерелье и бриллиантовые серьги довершали наряд.

Естественно, что переплетчик был столь же ошеломлен, как игосподин Перегринус, а дети, побросав игрушки, глазели на незнакомку разинуврты; но женщины гораздо менее поражаются чем-нибудь странным и необычным ивообще гораздо скорее собираются с мыслями, а потому у жены переплетчика упервой развязался язык, и она обратилась к незнакомке с вопросом: что будетугодно прекрасной даме?

Тут дама вошла в комнату, и напуганный Перегринус хотел былоуже воспользоваться этим мгновением, чтобы поскорее ускользнуть, как незнакомкасхватила его за обе руки и прошептала сладостным голоском:

- Итак, счастье мне все-таки благоприятствует, я нашла-такивас! О Перегрин, мой дорогой Перегрин, что за прекрасное, блаженное свидание!

С этими словами она приподняла свою правую руку так, чтокоснулась губ Перегринуса, и он был вынужден ее поцеловать, хотя при этомхолодные капли пота выступили у него на лбу. Тут дама отпустила обе его руки,давая ему возможность убежать, но он чувствовал себя околдованным и не трогалсяс места, как бедный зверек, очарованный взором гремучей змеи.

- Позвольте мне, - заговорила тогда дама, - позвольте же имне, дражайший Перегрин, принять участие в прекрасном празднике, который вы, подоброте и благородству вашей нежной души, устроили невинным детям, позвольте жеи мне внести в него свою лепту.

Тут она стала вынимать из изящной корзиночки, висевшей у неена руке и остававшейся до сих пор незамеченной, всевозможные прелестныеигрушки, заботливо и аккуратно расставила их на столе, подвела к немумальчиков, указала каждому, что ему предназначено, и так мило обращалась сдетьми, что лучше и нельзя себе представить. Переплетчик думал, что он видитэто во сне, жена же его лукаво улыбалась, будучи убеждена, что между господиномПерегрином и незнакомой дамой, надо полагать, было особое соглашение.

Пока родители удивлялись, а дети радовались, незнакомкауселась на ветхий, расшатанный диван и посадила рядом с собой господинаПерегринуса Тиса, который теперь уже и сам не знал, действительно ли он естьэто самое лицо.

- Дорогой мой, - начала она тихо шептать ему в ухо, -дорогой и милый мой друг, какую радость, какое блаженство испытываю я подлетебя.

- Позвольте, - запинаясь бормотал Перегринус, - позвольте,сударыня. - Но вдруг, бог знает как, губы незнакомки очутились так близко отего губ, что не успел он даже подумать о поцелуе, как уже поцеловал ее; а чтопосле этого он снова и уже окончательно потерял способность речи, это самособой разумеется.

- Мой милый друг, - продолжала говорить незнакомка, такблизко придвигаясь к Перегринусу, что еще немного и она уселась бы к нему наколени, - мой милый друг! я знаю, что печалит тебя, я знаю, что так огорчилотвою чистую младенческую душу сегодня вечером. Но! - будь утешен! Я принеслатебе то, что ты потерял и что едва ли надеялся когда-нибудь возвратить себевновь!

С этими словами незнакомка вынула из той же самойкорзиночки, в которой находились игрушки, деревянную коробочку и вручила ееПерегринусу. То была оленья и кабанья охота, которой он недосчитался нарождественском столе. Трудно описать странные чувства, боровшиеся в грудиПерегринуса в эту минуту.

Если в наружности незнакомки, несмотря на ее миловидность ипривлекательность, было все-таки нечто призрачное, что привело бы в трепет илюдей, менее Перегрина боящихся близости женщины, то каков же был ужас,охвативший и без того достаточно напуганного Перегрина, когда он увидел, чтоэта дама была точнейшим образом осведомлена обо всех самых затаенных егоначинаниях. И, несмотря на этот страх, зарождался в нем, когда он поднималглаза и торжествующий взгляд прекраснейших черных очей сиял на него из-поддлинных шелковых ресниц, когда он чувствовал сладостное дыхание прелестногосущества, электрическую теплоту ее тела, - зарождался в нем чудесный трепетневыразимого влечения, какого он не знал до той поры! Впервые вдругпредставились ему все ребячество и нелепость его образа жизни, вся игра всвяточные подарки, и ему стало стыдно, что незнакомка про это знает; и тутопять показался ему подарок дамы живым доказательством того, что она понялаего, как никто еще на земле, и что глубокое нежное чувство побудило еедоставить ему такую радость. Он решил навеки сохранить драгоценный дар, никогдане выпускать его из рук и, весь охваченный непреоборимым чувством, с жаромприжал к груди коробочку, в которой находилась оленья и кабанья охота.

- О, - шептала незнакомка, - о, что за восторг! Тебя радуетмой подарок! О милый мой Перегрин, стало быть, не обманули меня мои грезы, моипредчувствия?

Господин Перегринус Тис несколько пришел в себя, так что былв состоянии вполне явственно и внятно проговорить:

- Но, дражайшая, высокочтимая сударыня, если бы я толькознал, с кем я имею честь.

- О плутишка, - перебила его дама, тихонечко трепля его пощеке, - плутишка, ты ведь делаешь вид, будто не узнаешь твоей верной Алины!Однако время дать покой этим добрым людям. Проводите меня, господин Тис!

Естественно, что при имени Алины Перегринус должен былподумать о своей старой нянюшке, и ему показалось, точно в голове у негозавертелась ветряная мельница.

Когда незнакомка стала радушно и приветливо прощаться совсей семьей, переплетчик от великого изумления и почтительного трепета могтолько пробормотать что-то несвязное, дети же обошлись с ней, как с давнишнейзнакомой, а мать их сказала:

- Такой красивый и милый господин, как вы, господин Тис,вполне достоин такой прекрасной, доброй невесты, которая даже ночью помогаетему в его добрых делах. Поздравляю вас от всей души!

Растроганная незнакомка поблагодарила ее, уверив, что деньее свадьбы будет и для них праздником, затем, настойчиво запретив всякиепроводы, сама взяла свечечку с рождественской елки, чтобы посветить налестнице.

Можно себе представить, каково было господину Тису, когданезнакомая дама повисла у него на руке! «Проводите меня, господин Тис», - думалон про себя, - это значит: вниз по лестнице до кареты, которая стоит у дверей игде ждет лакей, а может быть, и целая свита, так как в конце концов это -какая-нибудь сумасшедшая принцесса, которая здесь... Избави меня, господи,поскорей от этого мучительного наваждения, сохрани мне мой слабый рассудок!»

Господин Тис не подозревал, что все случившееся до сей порыбыло только прологом удивительнейшего приключения, и потому, сам того не ведая,сделал очень хорошо, заранее попросив господа о сохранении своего рассудка.

Когда наша чета спустилась с лестницы, невидимые рукираспахнули наружную дверь и, пропустив в нее Перегринуса с его спутницей, вновьее затворили. Перегринус ничего этого не заметил, ибо слишком был поражен темобстоятельством, что перед домом не было и признака ни кареты, ни ожидающегослуги.

- Бога ради, - воскликнул Перегринус, - где же ваша карета,сударыня?

- Карета? - возразила дама. - Карета? - какая карета? Уж неполагаете ли вы, милый Перегринус, что мое нетерпение, моя тоска по васпозволили бы мне спокойно ехать сюда в экипаже? Влекомая томлением и надеждою,бегала я по городу в непогоду и бурю, пока не нашла вас. Слава богу, это мнеудалось. Только проводите меня теперь домой, милый Перегринус, я живунеподалеку отсюда.

Господин Перегринус с трудом отогнал несколько смутившую егомысль о том, как могло случиться, что в туалете незнакомки, одетой с иголочки,не было заметно ни малейшего следа какого-нибудь расстройства, тогда как,казалось бы, совершенно невозможно, чтобы даме, столь расфранченной, в белыхшелковых башмачках, удалось пройти даже несколько шагов без того, чтобы в бурю,дождь и снег не испортить всего наряда; он собрался сопровождать незнакомку идальше и радовался только, что погода переменилась. Бешеная буря пронеслась, нанебе не было ни облачка, полная луна приветливо светила на землю, и лишь резкийпронизывающий воздух давал чувствовать, что ночь зимняя.

Но едва Перегринус ступил несколько шагов, как дама началатихо стонать, а затем разразилась громкими жалобами, что она коченеет отхолода. У Перегринуса кровь кипела в жилах - и потому он не заметил холода и неподумал о легком одеянии своей дамы, которая не была прикрыта даже ни шалью, ниплатком, - вдруг он сообразил, как был недогадлив, и хотел закутать ее в свойплащ.

Но дама не допустила этого, простонав:

- Нет, милый мой Перегрин! это мне не поможет! Мои ноги -ах, мои ноги! я умру от этой ужасной боли.

Обессиленная, она готова была уж совсем поникнуть и толькопроизнесла умирающим голосом:

- Понеси, понеси меня, дорогой мой друг!

И Перегринус без дальних слов схватил тут маленькую, легкуюкак перышко даму к себе на руки, точно ребенка, и заботливо закутал ее в свойширокий плащ. Но не прошел он и малой части пути со своей сладостной ношей, каквсе сильнее и сильнее стали его охватывать дикие порывы пламенной страсти. Какполупомешанный бежал он по улицам, осыпая горячими поцелуями шею и грудьпрелестного существа, крепко к нему прижавшегося. Наконец точно какой-то толчокразом пробудил его от сна; он находился прямо перед какой-то дверью и, поднявглаза, узнал свой дом на Конной площади.

Только теперь сообразил он, что даже не осведомился унезнакомки, где она живет, и, собравшись с духом, спросил ее:

- Сударыня! небесное божественное создание, где вы живете?

- Ах, - возразила незнакомка, приподняв головку, - ах, милыймой Перегрин, да здесь же, здесь, в этом самом доме, я ведь твоя Алина, я ведьживу у тебя! Вели же скорее отворить дверь.

- Нет! никогда! - вскричал в ужасе Перегринус и выпустил изрук свою ношу.

- Как, - воскликнула незнакомка, - как, Перегрин, тыотталкиваешь меня, зная мою ужасную участь, зная, что я, дитя несчастия, неимею крова, что я должна жалко погибнуть, если ты не примешь меня к себе, какпрежде! Но ты, может быть, и хочешь, чтобы я умерла, - так пусть это случится!Отнеси же меня хоть к фонтану, чтобы мой труп нашли не перед твоим домом, - ате каменные дельфины, возможно, будут сострадательнее тебя. Увы мне - увы мне -какой холод!

Незнакомка поникла без чувств, и тут сердечная тоска иотчаяние ледяными клещами схватили и сдавили грудь Перегрина. Дико вскричал он:«Будь что будет, я не могу иначе!» - поднял безжизненную, взял ее на руки исильно дернул за колокольчик. Быстро пронесся Перегрин мимо привратника,отворившего ему дверь, и, вместо того чтобы, по обыкновению, тихо постучатьсявверху, уже на лестнице стал он взывать: «Алина - Алина - свету, свету!» - датак громко, что крики его отозвались во всех углах обширных сеней дома.

- Как? - что? - что такое? - что это значит? - говориластарая Алина, вытаращив глаза на то, как Перегринус высвобождал бесчувственнуюнезнакомку из плаща и с нежной заботливостью укладывал ее на софу.

- Скорее, - восклицал он, - скорее же, Алина, затопи камин -чудодейственную эссенцию сюда - чаю - пуншу! - приготовь постель!

Но Алина не трогалась с места и, уставясь глазами на даму,продолжала повторять свое: «Как? что такое? что это значит?»

Тогда Перегринус стал рассказывать, что это - графиня, аможет быть, даже и принцесса, которую он нашел у переплетчика Лэммерхирта, котораяна улице упала в обморок, и он принужден был отнести ее домой, и, видя, чтоАлина все еще оставалась неподвижной, закричал, топнув ногой:

- Черт побери, огня, говорю я, чаю - чудодейственнойэссенции!

Тут глаза старухи засверкали, будто слюда, а нос как бызасветился фосфорическим блеском. Она вытащила свою большую черную табакерку,раскрыла ее и с треском втянула в себя здоровенную понюшку. Проделав это, онаподбоченилась и заговорила насмешливым тоном:

- Смотрите пожалуйста, графиня, принцесса! да еще отыскаласьу кого? - у бедного переплетчика на Кальбахской улице! да еще падает в обморокна улице! Ого-го, знаю я хорошо, где достают таких разряженных дамочек в ночноевремя! Хорошенькие штучки, отменное поведение! Привести в честный дом распутнуюдевку, да еще, в довершение греха, чертыхаться в рождественскую ночь. И чтобы яна старости лет да еще помогала в этом? Нет-с, господин Тис, поищите-ка себедругую; со мной ничего не выйдет, завтра же ухожу от вас.

И с этими словами старуха вышла из комнаты и так хлопнуладверью, что все загремело и зазвенело.

Перегринус ломал себе руки в тоске и отчаянии: ни признакажизни не обнаруживалось в незнакомке. Но в ту минуту, как совсем растерявшийсяПерегринус нашел наконец склянку с одеколоном и собирался уже осторожнопотереть им виски своей дамы, как она вскочила с софы, свежая и веселая, ивоскликнула:

- Наконец-то - наконец-то мы одни! Наконец, мой Перегринус,могу я сказать вам, почему я следовала за вами вплоть до жилища переплетчикаЛэммерхирта, почему я не могла вас оставить в нынешнюю ночь. Перегринус!выдайте мне вашего пленника, которого вы держите взаперти в вашей комнате. Язнаю, что вы вовсе не обязаны исполнять моей просьбы, что все зависит только отвашей доброты, но я знаю ваше доброе, чуткое сердце и потому прошу вас, милый,добрый Перегрин! выдайте мне вашего пленника!

- Кого, - спросил Перегринус в глубочайшем изумлении, -какого пленника? - кто может быть у меня в плену?

- Да, - продолжала незнакомка, схватив руку Перегрина инежно прижав ее к своей груди, - да, я верю, что только великая, благороднаядуша может отказаться от выгод, которые посланы ей милостивою судьбою, правдатакже и то, что вы лишаете себя многого, чего вам легко было бы достигнуть, невыдав пленника - но! - подумайте, Перегрин, ведь вся участь Алины, вся ее жизньзависит от обладания этим пленником, ведь...

- Если вы не хотите, - перебил ее Перегринус, - если вы нехотите, мой ангел, чтобы я принял все это за лихорадочный бред или чтобы япомешался тут же, на месте, то скажите же мне, о ком вы изволите говорить, окаком пленнике?

- Как, - возразила дама, - Перегрин, я вас не понимаю, уж нехотите ли вы отрицать, что он действительно попался к вам в плен... Ведь я жеприсутствовала, когда он, в то время как вы покупали охоту...

- Кто, - вне себя закричал Перегрин, - кто это он? Первыйраз в жизни вижу я вас, сударыня, кто - вы? кто - этот он?

Но тут подавленная горем незнакомка упала к ногам Перегринаи возопила, заливаясь горючими слезами:

- Перегрин, будь человечен, будь милосерд, отдай мне его! -отдай мне его!

А господин Перегринус кричал, перебивая ее:

- Я сойду с ума - я помешаюсь!

Внезапно незнакомка вскочила. Она казалась теперь гораздовыше, глаза ее метали молнии, губы дрожали.

- А, варвар! - воскликнула она в исступлении. - Ты лишенсердца - ты неумолим - ты хочешь моей смерти, моей погибели - ты не отдаешь мнеего! Нет - никогда - никогда - о я несчастная - я погибла - погибла. - И онабросилась вон из комнаты, и Перегрин слышал, как она сбегала по лестнице и еепронзительные вопли раздавались по всему дому, пока внизу громко не хлопнуладверь.

Тогда воцарилась мертвая тишина, как в могиле.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕ

Укротитель блох. - Печальная судьба принцессы Гамахеи вФамагусте. - Неловкость гения Тетеля и примечательные микроскопические опыты иразвлечения. - Прекрасная голландка и странное приключение молодого ГеоргаПепуша, бывшего иенского студента.

В то время во Франкфурте находился человек, занимавшийсяпрестранным искусством. Его называли укротителем блох на том основании, что емуудалось, разумеется не без затраты величайшего труда и усилий, приобщить этихмаленьких зверьков культуре и обучить их разным ловким штукам.

С великим изумлением зрители наблюдали, как на гладкоотполированном беломраморном столе блохи возили маленькие пушки, пороховыеящики, обозные фургоны, другие же прыгали подле с ружьями на плече, спатронташами за спиной, с саблями на боку. По команде укротителя выполняли онитруднейшие эволюции, и все это казалось и веселей и живей, чем у настоящихбольших солдат, потому что маршировка состояла в изящных антраша и прыжках, аповороты налево-направо - в ласкающих глаз пируэтах. Все войско обладалоудивительным апломбом, а полководец казался в то же время и искуснымбалетмейстером. Но, пожалуй, еще красивее и удивительнее были маленькие золотыекареты с упряжкой в четыре, шесть и восемь блох. Кучерами и лакеями были елезаметные для глаза золотые жучки, а что сидело внутри карет, того нельзя было иразличить.

Невольно вспоминался при этом экипаж феи Маб, которыйславный Меркуцио у Шекспира в «Ромео и Юлии» так прекрасно описывает, что можнозаподозрить, не катался ли этот экипаж не раз по его собственному носу.

Но только при обозрении стола в хорошую лупу искусствоукротителя блох обнаруживалось в полной мере. Тогда только изумленному зрителюоткрывалась вся роскошь и изящество упряжи, тонкая отделка оружия, блеск ичистота мундиров. Казалось совершенно непостижимым, какими инструментами пользовалсяукротитель блох, чтобы с такой чистотой и пропорциональностью изготовитьнекоторые мелкие подробности, как, например, шпоры, пуговицы и т. д., и рядом сэтим казалась уже сущим пустяком мастерская работа портного, состоявшая, нимного ни мало, в том, чтобы сшить для блох по паре рейтуз в обтяжку, - причемтруднейшей задачей была, конечно, примерка.

Так велико было стечение публики, что целый день залукротителя блох был переполнен любопытными, которых не смущала и высокаявходная плата. Но и по вечерам посетителей было много, даже, пожалуй, ещебольше, так как тогда приходили и такие лица, которых даже не столько забавлялався эта тончайшая работа, сколько повергало в изумление другое изделиеукротителя, снискавшее ему особое внимание и уважение естествоиспытателей. Этобыл ночной микроскоп, который, как солнечный микроскоп днем, подобно волшебномуфонарю, отбрасывал на белую стену изображение предмета с такой ясностью иотчетливостью, что не оставалось желать большего. Кроме того, укротитель блохторговал еще прекраснейшими микроскопами, за которые ему охотно платили большиеденьги.

Случилось, что один молодой человек, по имени Георг Пепуш -благосклонный читатель скоро ближе с ним познакомится, - возымел раз желаниепосетить укротителя блох поздно вечером. Еще на лестнице донеслась до негоперебранка, которая становилась все громче и громче, пока не разразиласьнаконец дикими криками и беснованием. Только что собирался Пепуш войти, какдверь зала с треском распахнулась, и в дикой сумятице, с бледными от ужасалицами, устремилась на него толпа людей.

- Проклятый колдун, чертово отродье! в суд на него подам!вон его из города, обманщика, шарлатана! - кричали они, перебивая друг друга, впаническом страхе спеша выбраться вон из дома.

Одного взгляда в зал было достаточно молодому Пепушу, чтобыобнаружить причину безумного ужаса, гнавшего отсюда людей. Вся комната былаполна движением кишевших в ней гадких тварей. Блохи, жучки, паучки, коловратки,до чрезмерности увеличенные, вытягивали свои хоботки, ходили на своих длинныхволосатых ножках, чудовищные муравьиные львы хватали и раздавливали своимизубчатыми клешнями мошек, которые защищались и бились длинными крылышками, амежду ними извивались уксусные вьюны, клейстерные угри, сторукие полипы, и изовсех промежутков глазели инфузории с искаженными человечьими лицами. В жизньсвою не видал Пепуш ничего отвратительнее. Глубокий ужас стал было овладевать иим, как вдруг что-то шершавое полетело ему в лицо и обдало его целым облакомгустой мучной пыли. Тут его ужас мигом прошел, потому что он тотчас жедогадался, что шершавый предмет не мог быть ничем иным, как круглым напудреннымпариком укротителя блох, и так оно и было на самом деле.

Когда Пепуш вытер глаза от пудры, дикий рой отвратительныхнасекомых уже исчез. Укротитель блох, совершенно изнеможенный, сидел в кресле.

- Левенгук, - воскликнул Пепуш, - убедились ли вы теперь,Левенгук, к чему приводят ваши затеи? Вот вам ведь снова пришлось прибегнуть квашим вассалам, чтобы избавиться от посетителей! Не так ли?

- Вы ли это, - проговорил укротитель блох слабым голосом, -вы ли это, добрый мой Пепуш? Ах, конец мне пришел, погибший я человек! Пепуш, яначинаю думать, что вы действительно желали мне добра и что я плохо сделал, непослушавшись ваших предостережений.

Когда Пепуш спокойно спросил его о том, что же такоепроизошло, укротитель блох повернулся со своим креслом к стене, закрыл лицообеими руками и плача предложил Пепушу взять лупу и осмотреть в нее мраморнуюдоску стола. Уже невооруженным глазом Пепуш заметил, что маленькие кареты,солдаты и пр. стояли и лежали как мертвые, не двигаясь, не шевелясь. Да иученые блохи приняли, казалось, совсем другой вид. Посредством же лупы Пепушочень скоро обнаружил, что больше уж не оставалось ни одной блохи, а все, чтоон принимал за них, были черные перечные зерна и фруктовые семечки, торчавшиеиз сбруй и из мундиров.

- Я не знаю, - начал укротитель блох в полной тоске иотчаянии, - я не знаю, какой злой дух ослепил меня до того, что я не успелзаметить бегства моего войска раньше, чем все уже подошли к столу и вооружилисьлупами. Подумайте только, Пепуш! как все эти люди стали сперва ворчать, а затемвпали в бешеный гнев. Они обвиняли меня в наглом надувательстве и, распаляясьвсе больше и больше, не слушая никаких извинений, хотели выместить все на мне.Что оставалось мне, чтобы спастись от их кулаков? Я быстро привел в действиебольшой микроскоп и напустил на них тучу насекомых, от которых они пришли вужас, как и подобает толпе.

- Однако, - спросил Пепуш, - однако скажите же мне,Левенгук, как это могло случиться, что вы, сами того не заметив, упустили вдругваше вымуштрованное, доказавшее свою верность войско?

- О, - стонал укротитель блох, - о, Пепуш! он покинул меня,он, кто только и делал меня властелином, он, злой изменник, виноват и в моейслепоте и во всем моем несчастии!

- Но разве я, - возразил Пепуш, - но разве я непредостерегал вас, уже давно, не пускаться на штуки, которые вы, я это знаю, неможете выполнить, не имея в своей власти мастера? А что эта власть, несмотря навсе ваши старанья, оставалась шаткой - все-таки в этом вы только что убедились.

Затем Пепуш принялся разъяснять укротителю блох, что онрешительно не понимает, почему все должно пойти прахом в его жизни, если онпрекратит эти свои представления, ибо изобретение ночного микроскопа, равно каквообще его искусство в производстве микроскопических стекол достаточно упрочилиего положение. Но укротитель блох возражал на это, что за этими представлениямистоят совершенно особые обстоятельства и для него отказаться от них значитотказаться от собственного своего бытия.

- Но где же Дертье Эльвердинк? - спросил тут Пепуш,перебивая укротителя блох.

- Где она, - завизжал укротитель, ломая себе руки, - гдеДертье Эльвердинк? Ушла, ушла невесть куда - исчезла. Убейте меня на месте,Пепуш! Я вижу, как гнев и ярость овладевают вами. Покончите со мною разом!

- Теперь вы видите, - заговорил Пепуш, насупившись, - теперьвы видите, к чему привела ваша глупость, ваши вздорные затеи. Кто дал вам правозапирать бедную Дертье, как невольницу, да еще выставлять ее разряженнуюнапоказ для приманки публики, как какое-то чудо природы? Зачем насиловали вы еевлечение и не позволяли ей отдать мне свою руку, хотя вы не могли не заметить,как искренне любим мы друг друга! Она бежала? Тем лучше, по крайней мере онабольше не в вашей власти, и если я не знаю сейчас, где мне ее искать, то явсе-таки убежден, что найду ее. Вот ваш парик, Левенгук, наденьте его ипокоритесь вашей судьбе; это лучшее, что вы можете сделать.

Укротитель блох укрепил левой рукой парик на своей лысойголове, схватив в то же время правою Пепуша за руку.

- Пепуш, - заговорил он, - Пепуш, вы мой истинный друг; ибовы единственный человек во всем Франкфурте, который знает, что я с тысячасемьсот двадцать пятого года лежу погребенный в старой дельфтской церкви, иникому этого не выдали, даже когда сердились на меня из-за Дертье Эльвердинк.Иногда мне и самому не верится, что я действительно тот самый Антон ванЛевенгук, которого похоронили в Дельфте, но, созерцая свои труды и вспоминаясвою жизнь, я вновь начинаю в том убеждаться, и тем мне приятнее поэтому, чтооб этом ничего не болтают. Теперь я вижу ясно, дражайший Пепуш, что неправильнопоступал по отношению к Дертье Эльвердинк, хотя и совсем в ином смысле, чем выизволите полагать. Я был прав, считая ваше домогательство ее руки глупой ибесцельной прихотью, не прав же, что не был с вами вполне откровенен и несообщил вам то, что, собственно, представляет собой Дертье Эльвердинк. Тогда бывы сами поняли и одобрили мои старанья выбить у вас из головы желания,исполнение которых принесло бы вам неминуемую гибель. Пепуш! подсаживайтесь комне, и я расскажу вам удивительную историю!

- Пожалуй, - отозвался Пепуш, бросая ядовитый взгляд наукротителя блох и садясь против него в мягкое кресло.

- Так как вы, мой дорогой друг Пепуш, - начал укротительблох, - так как вы хорошо осведомлены в истории, то вы знаете, без сомнения,что король Секакис много лет жил в близких отношениях с царицей цветов и чтоплодом этой любви была прелестнейшая принцесса Гамахея. Гораздо менее известно,и я также не могу вам сообщить, - каким образом принцесса Гамахея появилась вФамагусте. Многие утверждают, и не без оснований, что принцесса должна быласкрываться в Фамагусте от противного принца пиявок, заклятого врага царицыцветов.

Но к делу! - в Фамагусте случилось однажды, что принцессапрогуливалась, наслаждаясь вечерней прохладой, и забрела в тенистый кипарисовыйлесок. Зачарованная ласкающим лепетом вечернего ветерка, журчанием ручья,мелодическим щебетом птиц, принцесса прилегла на мягкий душистый мох и вскорепогрузилась в глубокий сон. Но как раз тот враг, от которого она хотеласкрыться, гадкий принц пиявок высунул тут свою голову из тинистой лужи, увиделпринцессу и до такой степени влюбился в спящую красавицу, что не смог поборотьвлечения ее поцеловать. Тихо подполз он к ней и стал целовать ее за левым ухом.А вы, конечно, знаете, друг мой Пепуш, что дама, которую поцелует принц пиявок,погибла, так как он злейший в мире кровопийца. И так случилось, что принцпиявок зацеловал принцессу, пока не отлетело от нее последнее дыхание жизни.Пресыщенный и опьяненный, повалился он тогда на мох, и уж его слугам,поспешившим выползти к нему из тины, пришлось его водворить домой. Напраснокорень мандрагоры выбился из земли и припал к ране, нацелованной коварнымпринцем пиявок, напрасно все цветы подняли свои головки на горестный воплькорня и вторили ему в безутешных жалобах! Случилось тут гению Тетелю идти какраз этой дорогой; он также глубоко растрогался красой Гамахеи и несчастной еесмертью. Он взял принцессу на руки, прижал ее к своей груди, старался вдохнутьв нее жизнь своим дыханием, но она не просыпалась от смертного сна. Тут генийТетель увидел отвратительного принца пиявок, которого (так он отяжелел и такбыл пьян) слуги никак не могли втащить во дворец; пылая гневом, бросил он внего полную горсть соли; гадина тотчас же изверг из себя всю пурпурную влагу,что высосал из принцессы Гамахеи, и позорно издох в судорожных корчах. Всецветы, стоявшие вокруг, окунули свои одежды в эту влагу, окрасив их на вечнуюпамять об умерщвленной принцессе в такой дивный красный цвет, какого несоставить ни одному живописцу на свете. Вы знаете, Пепуш, что самые красивыепурпурные гвоздики, амариллисы и левкои происходят как раз из того кипарисовоголеска, где принц пиявок зацеловал до смерти прекрасную Гамахею. Гений Тетельхотел уже удалиться, ибо ему до наступления ночи много было дела в Самарканде,но бросил еще один взгляд на принцессу и остановился зачарованный, взирая нанее с глубокой грустью. Вдруг его осенила какая-то мысль. Вместо того чтобыпродолжать свой путь, взял он принцессу на руки и воспарил вместе с нею высоков воздух.

В это время два мудреца, один из которых, не стану скрывать,был ваш покорный слуга, наблюдали с галереи высокой башни течение звезд. Высоконад собой они заметили гения Тетеля с принцессой Гамахеей, и в то же мгновениеодному из них пришла мысль... впрочем, это не относится к делу! Оба мага узналигения Тетеля, но не принцессу, и стали ломать себе голову, что могло означатьэто явление, тщетно стараясь придумать сему какое-нибудь правдоподобноеобъяснение.

Но вскоре известие о несчастной судьбе принцессы Гамахеираспространилось по всей Фамагусте, и тогда оба мага сумели себе разъяснитьпоявление гения Тетеля с девой на руках. Они предположили, что гений Тетель,должно быть, нашел какое-нибудь средство вернуть к жизни принцессу, и решилинавести о том справки в Самарканде, куда, по их наблюдениям, очевидно, направилон свой полет. Но в Самарканде о принцессе не было ни слуху ни духу.

Прошло много лет, оба мага рассорились между собой, как тотем чаще случается между учеными мужами, чем они ученее, и только о самыхзамечательных своих открытиях сообщали они друг другу по старой привычке. Вы незабыли, Пепуш, что один из магов - я сам. Итак, немало меня изумило односообщение моего коллеги, содержавшее самые поразительные, а вместе с тем исамые отрадные сведения, какие только можно было бы вообразить, о принцессеГамахее. Дело в следующем: коллега мой получил от одного своего ученого другаиз Самарканда несколько превосходных редкостных тюльпанов, и в таком свежемвиде, как будто они только что были срезаны со стебля. Они были нужны емупреимущественно для микроскопического исследования внутренних их частей иособливо цветочной пыли. С этой целью он разрезал один прекрасный желто-лиловыйтюльпан и открыл внутри его чашечки маленькое инородное зернышко, обратившее насебя особое его внимание. Каково же было его изумление, когда при помощи лупыон ясно разглядел, что маленькое зернышко было не чем иным, как принцессойГамахеей, которая, лежа в цветочной пыли тюльпанной чашечки, казалось, покоиласьтихим и сладким сном.

Как ни велико было расстояние, отделявшее меня от моегоколлеги, я тотчас же снарядился в путь и поспешил к нему. Меж тем онприостановил все свои операции над цветком, желая доставить мне удовольствиепосмотреть на принцессу в том виде, как она открылась впервые его взгляду, аможет быть, и опасаясь, как бы не попортить чего, работая на свой страх. Ясразу же убедился в полной правильности наблюдений моего коллеги и, так же каки он, твердо верил, что принцессу можно пробудить и возвратить ей прежнийоблик. Высокий дух, обитающий в нас, вскоре открыл нам верные средства к тому.Вы, друг мой Пепуш, понимаете очень мало, а в сущности, даже и вовсе ничего непонимаете в нашей науке, а потому было бы совершенно лишним описывать вам разнообразныеоперации, которые мы предприняли для достижения нашей цели. Достаточно вамсказать, что при помощи ловкого применения различных стекол, приготовленных побольшей части мною самим, нам посчастливилось не только вынуть принцессуневредимой из цветочной пыли, но и вырастить ее так, что вскоре она достигласвоего естественного роста. (Не хватало теперь ей только жизни, и возможностьее возвращения зависела от последней и самой трудной операции.) Мы отразили ееобраз посредством великолепного Куффова солнечного микроскопа и ловко отделилиэто изображение от белой стены безо всякого для него вреда. Едва только ееобраз свободно поплыл в воздухе, он точно молния влетел в стекло, котороеразбилось на тысячи кусков. Принцесса же стояла перед нами жива и невредима. Мывскрикнули от радости, но каков же был наш ужас, когда мы заметили, что еекровообращение остановилось как раз там, куда поцеловал ее принц пиявок. Онаблизка была уже к обмороку, как вдруг мы увидали, что в самом том местечке залевым ухом появилась маленькая черная точка и тут же опять исчезла.Кровообращение сразу восстановилось, принцесса пришла в себя, и наше делоувенчалось успехом.

Мы оба, я и мой уважаемый коллега, очень хорошо понимали,какое неоценимое сокровище представляет собой принцесса, и каждый из насстарался поэтому присвоить ее себе, полагая, что имеет на нее больше прав, чемдругой. Коллега мой приводил тот довод, что тюльпан, в чашечке которого быланайдена принцесса, был его собственностью и что он первый сделал открытие, котороесообщил мне, так что меня следует рассматривать лишь как помощника, не могущегопретендовать на самое произведение как награду за подсобное участие в работе.Я, со своей стороны, настаивал, что я изобрел последнюю труднейшую операцию,которая вернула принцессе жизнь, и при выполнении ее мой коллега лишь помогал,почему, хотя бы он даже имел право на владение эмбрионом в цветочной пыли,живое существо принадлежит мне. Мы спорили много часов подряд, пока наконец,осипнув от крика, не пришли к полюбовному соглашению. Коллега предоставил мнепринцессу, взамен чего я ему вручил одно очень важное и таинственное стекло.Вот это самое стекло и является причиной нашей теперешней непримиримой вражды.Мой коллега утверждает, что я обманным образом утаил это стекло; но это наглая,бесстыдная ложь, и хотя я действительно знаю, что стекло при вручении емупропало, однако же могу честью и совестью заверить, что я в том не виновен исовершенно не понимаю, как это могло случиться. Да и стекло-то это вовсе нетакое маленькое, разве что в восемь раз меньше порохового зернышка.

Видите, друг мой Пепуш, теперь я доверил вам всю мою тайну,теперь вы знаете, что Дертье Эльвердинк не кто иная, как возвращенная к жизнипринцесса Гамахея, теперь вы понимаете, что простому смертному, как вы, такойвысокий мистический союз вовсе не...

- Стойте, - перебил Георг Пепуш укротителя блох с несколькосатанинской улыбкой, - стойте, одно доверие стоит другого; так вот, со своейстороны могу открыться вам: все то, что вы мне рассказали, я уже знал раньше илучше, чем вы. Не могу достаточно надивиться и вашей ограниченности, и вашемуглупому самомнению. Узнайте же то, что вы давно должны были бы знать, если б нетак плохо обстояло дело с вашей наукой, за исключением разве умения шлифоватьстекла, узнайте, что я сам - не кто иной, как чертополох Цехерит, стоявший там,где принцесса Гамахея склонила свою голову, и о котором вы сочли нужным вовсеумолчать.

- Пепуш, в уме ли вы? - воскликнул укротитель блох. -Чертополох Цехерит цветет в далекой Индии - в той прекрасной долине, окруженнойвысокими горами, где собираются по временам мудрейшие маги мира. АрхивариусЛиндхорст может дать вам об этом самые точные сведения. И вы, которого я помнюеще малышом в бархатной курточке, бегавшим в школу, которого я знал и иенскимстудентом, отощавшим, пожелтевшим от ученья и голода, вы заявляете, что вы -чертополох Цехерит! Рассказывайте это кому другому, а меня увольте.

- Какой же вы, - засмеялся Пепуш, - какой же вы мудрец,Левенгук! Ну, думайте о моей персоне что вам угодно, но не будьте же настолькоглупы, не отрицайте, что чертополох Цехерит в то же самое мгновение, каккоснулось его сладкое дыхание Гамахеи, расцвел пламенной, страстной любовью,когда же он прикоснулся к виску прелестной принцессы, то и она полюбила его всладкой своей дремоте. Слишком поздно заметил чертополох принца пиявок, а то быон мигом умертвил его своими колючками. И все-таки с помощью корня мандрагорыему удалось бы вернуть принцессу к жизни, не явись тут этот несуразный генийТетель со своими неуклюжими попытками спасти ее. Правда и то, что в гневеТетель запустил руку в солонку, которую он во время путешествий носил запоясом, как Пантагрюэль свою кадку с пряностями, и бросил в принца пиявокдобрую пригоршню соли, но уже совершенная ложь, что он его тем умертвил. Всясоль попала в тину, ни одно ее зернышко не коснулось принца пиявок, которогоумертвил чертополох Цехерит своими колючками, тем отомстил за смерть принцессыи обрек самого себя на смерть. Один только гений Тетель, вмешавшийся в дело,которое вовсе его не касалось, виноват в том, что принцесса так долго покоиласьв цветочной пыли; чертополох Цехерит очнулся гораздо раньше. Ибо смерть ихобоих была лишь оцепенением цветочного сна, от коего они должны были вновьпробудиться к жизни, хотя и в другом образе. И вы преисполните меру всех вашихгрубых заблуждений, ежели вздумаете полагать, будто принцесса Гамахея былаточь-в-точь такова, какова теперь Дертье Эльвердинк, и будто вы, и никто иной,возвратили ей жизнь. С вами случилось то же, мой добрейший Левенгук, что снеловким слугой в поистине примечательной истории о трех апельсинах, которыйосвободил из них двух дев, не озаботившись предварительно средствами поддержатьих жизнь, почему они и погибли на его глазах самым жалостным образом. Нет, невы, а тот, кто бежал от вас и чью потерю вы так сильно чувствуете иоплакиваете, вот кто довершил дело, так неловко вами начатое.

- А, - совершенно вне себя возопил укротитель блох, - а, моепредчувствие! Но вы-то, Пепуш, вы, которому я сделал столько добра, выоказываетесь моим злейшим, жесточайшим врагом, я вижу это ясно. Вместо тогочтобы дать мне совет, вместо того чтобы помочь в моем несчастье, вы угощаетеменя какой-то неуместной дурацкой белибердой.

- Да падет эта белиберда на вашу голову, - вскричал Пепуш всовершенной ярости, - вы еще раскаетесь, да будет поздно, самонадеянныйшарлатан! Иду искать Дертье Эльвердинк. А чтобы вы больше не дурачили честныхлюдей...

И Пепуш схватился за винт, приводивший в движение весьмеханизм микроскопа.

- Убейте лучше меня на месте! - взревел укротитель блох, нов это мгновение все затрещало, и укротитель без чувств повалился на землю.

«Почему такое, - говорил себе Георг Пепуш, вышедши на улицу,- почему такое человек, имеющий прекрасную теплую комнату и мягкую постель,вдруг рыскает по улицам ночью в дикую бурю и дождь? Потому что он забыл ключ отдома и вдобавок еще его влечет любовь и сумасбродное желание». Так должен былон ответить самому себе. Действительно, все предприятие его показалось ему теперьсущим сумасбродством. Он вспомнил мгновение, когда в первый раз увидел ДертьеЭльвердинк.

Несколько лет тому назад укротитель блох давал своипредставления в Берлине и пользовался немалым успехом, пока они привлекалисвоей новизной. Вскоре, однако, публика пресытилась зрелищем ученых имуштрованных блох, портняжная, шорная, седельная, оружейная работа на стольмаленьких персон перестала казаться уж такой удивительной - хотя сначала многотолковали о непостижимости, даже о волшебстве всего этого, - и укротитель блох,казалось, был обречен на полное забвение. Но вдруг распространился слух, чтокакая-то племянница укротителя, никогда до сих пор не показывавшаяся, сталаприсутствовать на представлениях. Племянница же эта такая красивая иочаровательная девица, да еще так прелестно наряжается, что и рассказатьневозможно. Толпа молодых модников, которые, как первые скрипки в оркестре,задают тон всему обществу, устремилась на сеансы укротителя, и так как светвсегда ударяется в ту или другую крайность, то племянница укротителя вскорепрослыла невиданным чудом. Посещать укротителя блох стало признаком хорошеготона, кто не видал его племянницы, не мог принять участие в разговоре, делоукротителя пошло на лад. Никто не мог только примириться с именем Дертье, и таккак в это самое время несравненная Бетман в роли королевы Голконды поражалавсех высоким изяществом, неотразимой привлекательностью, женственной нежностью,какая только свойственна прекрасному полу, и казалась идеалом того несказанногообаяния, которым женское существо может обворожить всех и вся, то и голландкунаименовали Алиной.

В это время прибыл в Берлин Георг Пепуш; красота племянницыЛевенгука была предметом злободневных разговоров. Так и за общим столомгостиницы, где остановился Пепуш, только и говорили что о маленьком прелестномдиве, восхищающем не только мужчин - старых и молодых, но даже и женщин. КПепушу пристали с тем, чтобы он немедленно же отправлялся смотреть прекраснуюголландку, если не хочет отстать от Берлина. Пепуш обладал раздражительным,меланхолическим темпераментом; в каждое наслаждение примешивался для негогорький привкус, проистекающий, несомненно, из того черного стигийскогоручейка, что струится сквозь всю нашу жизнь, и это делало его мрачным,замкнутым и часто несправедливым к окружающим. Понятно поэтому, что Пепуш былне большим охотником бегать за хорошенькими девушками, но как-никак он все-такинаправил свои стопы к укротителю блох не столько ради опасного чуда, сколькожелая убедиться в справедливости своего предвзятого мнения, что и здесь, какпочти всегда в жизни, людей морочит лишь какое-то странное ослепление.Голландку он нашел очень красивой и миловидной, но, взирая на нее, не могудержаться от самодовольной улыбки: его проницательность не обманула его, и онуже вперед догадался, что эта малютка могла вскружить лишь от природырасшатанную голову.

Красавица держала себя легко и непринужденно, как этосвойственно лицам, получившим тончайшее светское воспитание, и прекрасновладела собой; эта милая крошка умела привлекать к себе и в то же времяудерживать в границах деликатного обхождения толпу поклонников, осаждавшую еесо всех сторон; когда она с очаровательной кокетливостью доверчиво протягивалакончик своего пальца, у них не было духу схватить его.

На Пепуша как на незнакомца никто не обращал внимания, и онмог вдоволь насмотреться на красавицу. Но чем дольше он вглядывался в милоеличико голландки, тем более пробуждалось в глубине его души какое-то глухоевоспоминание, как будто он уже где-то ее видел, хотя и в совершенно другойобстановке и в ином одеянии, да и сам он будто имел тогда совсем иной облик.Тщетно старался он довести эти воспоминания до ясного сознания, хотя все болееи более убеждался в том, что он действительно уже видел когда-то малютку. Кровьбросилась ему в лицо, когда вдруг наконец кто-то тихонько толкнул его ипрошептал на ухо: «Ну что, господин философ, не правда ли, и вас поразиламолния?» То был его сосед по обеденному столу в гостинице, которому он заявил,что считает этот поголовный экстаз за странное помешательство, которое так жебыстро пройдет, как и возникло.

Тут Пепуш заметил, что, покуда он не спускал глаз с малютки,зал опустел и последние гости направлялись к выходу. Голландка только теперь,казалось, обратила на него внимание и приветливо ему поклонилась.

Голландка не выходила из головы Пепуша; целую ночь напролеттерзался он в тщетных стараниях напасть на след забытого воспоминания. Онрассудил тогда совершенно справедливо, что только созерцание красавицы можетнавести его на забытый след, и не преминул на другой же день отправиться вновьк укротителю блох, а затем и в следующие дни по два, по три часа кряду глазелна прекрасную Дертье Эльвердинк.

Если человек не может отделаться от мысли о привлекательнойженщине, так или иначе обратившей на себя его внимание, то он уже сделал первыйшаг к любви; так и Пепуш, воображая, что он только старается доискаться докакого-то темного своего воспоминания, в сущности был уже по уши влюблен впрекрасную голландку.

Кого теперь могли занимать блохи? Голландка одержала надними блестящую победу, сосредоточив общее внимание на своей персоне. Укротительблох сам чувствовал, что отныне он со своими блохами стал играть довольноглупую роль; поэтому он до поры до времени припрятал войско и придал иной видсвоим представлениям, поручив в них главную роль уже своей прекраснойплемяннице.

Ему пришла счастливая мысль устроить вечерние беседы, накоторые публика абонировалась за довольно высокую плату. На этих вечерах онсначала показывал кое-какие любопытные оптические фокусы, а затем всецелопредоставлял своей племяннице занимать общество. Красавица блистала в полноймере светскими дарованиями; малейшим перерывом в разговоре пользовалась она,чтобы увлечь общество своим пением, сама себе аккомпанируя на гитаре. Голос унее был не сильный, манера не безупречная, часто даже неправильная, но нежностьзвука, ясность и чистота пения были в полной гармонии со всем ее прелестнымсуществом; когда же из-под черных шелковых ресниц сиял на слушателей томный еевзор, как влажный лунный луч, не одно дыхание стеснялось в груди и замолкалитогда даже самые упрямые педанты.

На этих вечерних беседах Пепуш ревностно продолжал своиисследования, то есть глазел на голландку в течение двух часов, а затем покидалзал вместе с прочими посетителями.

Случилось, что однажды, стоя к голландке ближе, чемобыкновенно, он явственно услышал, как она произнесла, обращаясь к какому-томолодому человеку: «Скажите, кто это безжизненное привидение, которое каждыйвечер часами не спускает с меня глаз, а затем исчезает, не проронив ни слова?»

Пепуш почувствовал себя глубоко оскорбленным и, вернувшисьдомой, так бесновался и шумел в своей комнате, что никто из друзей не узнал быего в этом неистовом состоянии. Он клялся и божился, что никогда больше невзглянет на негодную голландку, однако не преминул на следующий же вечер вобычный час оказаться у Левенгука и глазеть на прекрасную Дертье еще упорнее,чем раньше, если только это возможно. Правда, уже на лестнице ему стало оченьне по себе при мысли, что он подымается вдруг опять по той же лестнице, инедолго думая он принял мудрое решение держаться по крайней мере как можнодальше от этого соблазнительного существа. Действительно, он так и поступил,забившись в дальний угол зала; однако попытка потупить взор не удаласьсовершенно, и, как уже сказано, он смотрел прямо в глаза голландке ещепристальнее, чем прежде.

Он сам не знал, как это произошло, но Дертье Эльвердинквдруг очутилась вплотную рядом с ним в углу.

Сладостной мелодией зазвучал ее голосок, когда оназаговорила:

- Я не помню, чтобы я видела вас где-нибудь до Берлина, нопочему же так много знакомого для меня в ваших чертах, во всем вашем облике? Уменя такое чувство, будто в очень давние времена нас связывала тесная дружба,но было то в очень далекой стране и при каких-то особых, странныхобстоятельствах. Прошу вас, выведите меня из этой неизвестности, и, если толькоменя не обманывает одно внешнее сходство, возобновим те дружественныеотношения, которые, как дивный сон, покоятся в смутных моих воспоминаниях.

Престранно себя чувствовал господин Георг Пепуш при этихсловах прекрасной голландки. Грудь его стеснилась, голова горела, а все телозатряслось как в лихорадке. Если это и означало, что господин Пепуш был влюбленпо уши в голландку, то тут была все-таки и другая причина расстроенногосостояния, лишившего его языка, да и разума. Только что Дертье Эльвердинкзаговорила о том, что ей сдается, будто много лет назад она уже встречалась сним, в его душе вдруг, словно как в волшебном фонаре, всплыла картина, и онувидел далекое, далекое прошлое, предшествовавшее даже тому времени, когда онвпервые вкусил материнского молока, и в этом прошлом жил как он сам, так иДертье Эльвердинк. В это мгновение как молния сверкнуло в нем воспоминание,которое напряженная работа мысли облекла наконец в ясный и отчетливый образ;воспоминание это состояло в том, что Дертье Эльвердинк - принцесса Гамахея,дочь короля Секакиса, которую он любил в те давние времена, когда был ещечертополохом Цехеритом. Хорошо, что он не стал особенно распространяться вобществе об этой мысли, а то, пожалуй, сочли бы его за сумасшедшего и посадилибы куда следует, хотя навязчивая идея помешанного может быть часто не чем иным,как иронией бытия, предшествовавшего настоящему.

- Но, боже мой, вы точно онемели! - проговорила малютка,дотронувшись своим маленьким пальчиком до груди Георга. Но из кончика ее пальцаэлектрический ток проник до самого сердца Георга, и он очнулся от своегооцепенения. В экстазе схватил он руку малютки и осыпал ее горячими поцелуями,восклицая: «Небесное, божественное создание» - и т. д. Благосклонный читательлегко может вообразить все прочее, что восклицал господин Георг Пепуш в этуминуту.

Достаточно сказать, что малютка приняла любовные клятвыГеорга так благосклонно, как только мог он желать, и роковая минута в углуЛевенгукова зала породила взаимную любовь, которая сначала вознесла добрейшегоГеорга Пепуша до небес, а затем для разнообразия низвергла его в ад. Пепуш былтемперамента меланхолического, да к тому же еще ворчлив и подозрителен, аповедение Дертье давало ему немало поводов для самой мелочной ревности. Но какраз эта-то ревность и подзадоривала лукавую Дертье, и ей доставляло особоеудовольствие изобретать все новые способы, как бы помучить бедного ГеоргаПепуша.

Но все имеет свой предел, и давно подавляемая ярость Пепушавырвалась наконец наружу. Однажды он поведал Дертье о тех чудесных временах,когда, будучи чертополохом Цехеритом, он так нежно любил прекрасную голландку,бывшую тогда дочерью короля Секакиса; он со всем пылом страсти доказывал, чтоуже борьба с принцем пиявок дала ему неоспоримейшее право на руку Дертье.Дертье Эльвердинк уверяла, что и она хорошо помнит то время, те их отношения ичто воспоминание о них впервые вновь посетило ее душу, когда Пепуш взглянул нанее взглядом чертополоха. Малютка так вдохновенно, так мило говорила обо всехэтих дивных вещах, о любви своей к чертополоху Цехериту, коему былопредначертано судьбой учиться в Иене и затем вновь найти принцессу Гамахею вБерлине, что господин Георг Пепуш мнил себя в блаженном краю Эльдорадо. Нежнаяпара стояла у окна, и малютка не препятствовала влюбленному Пепушу обхватить еестан рукой. В такой непринужденной позе болтали они друг с другом, потому чторечи о чудесах Фамагусты перешли у них в самую ласковую болтовню. В эту минутупроходил мимо красивый гусарский офицер в новеньком с иголочки мундире и весьмаприветливо поклонился малютке, знакомой ему по вечерним собраниям. Дертьестояла с полузакрытыми глазами, отворотив от улицы свою головку; трудно былопредположить, чтобы она могла заметить офицера, но могущественны чары новогоблестящего мундира! Встрепенулась ли малютка от многозначительного бряцаниясабли о каменные плиты тротуара, но только она ясно и светло раскрыла своиглазки, высвободилась из объятий Георга, отворила окно, послала офицерувоздушный поцелуй и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом.

- Гамахея, - вскричал совершенно вне себя чертополохЦехерит, - Гамахея, что же это такое? Ты издеваешься надо мной? Таковаверность, в которой ты клялась твоему чертополоху?

Малютка повернулась к нему на каблуках и, разразившисьгромким смехом, воскликнула:

- Бросьте, бросьте, Георг! Если я и дочь достойного старогокороля Секакиса, если вы чертополох Цехерит, но ведь и тот прелестный офицер некто иной, как гений Тетель, который мне, по правде говоря, куда большенравится, чем мрачный, колючий чертополох.

Тут голландка порхнула за дверь, а Георг Пепуш, как иследовало ожидать, в состоянии неистового отчаяния бросился вниз по лестницевон из дому, как будто за ним гналась тысяча чертей. Судьбе было угодно, чтобына улице Георг встретил одного из своих друзей, выезжавшего из города впочтовой коляске.

- Стойте, я еду с вами! - воскликнул чертополох Цехерит,слетал домой, надел плащ, сунул в карман денег, отдал ключи от комнаты хозяйке,сел в коляску и укатил со своим другом.

Однако, несмотря на этот разрыв, любовь к прекраснойголландке вовсе не угасла в груди Георга; точно так же не мог он заставить себяотказаться от справедливых притязаний на руку и сердце Гамахеи, которые онзаявлял в качестве чертополоха Цехерита. И он возобновил эти свои притязания,встретившись через несколько лет с Левенгуком в Гааге, а как он ревностно ихотстаивал затем во Франкфурте, благосклонному читателю уже известно.

Безутешный бегал господин Георг Пепуш ночью по улицам, каквдруг колеблющийся и необыкновенно яркий луч света, падавший сквозь щель водной из ставен нижнего этажа большого дома, привлек его внимание. Он подумал,что в комнате пожар, и поэтому вспрыгнул на подоконник, ухватившись за оконнуюрешетку, чтобы взглянуть внутрь. Его удивлению не было границ при виде того,что предстало его глазам.

Веселый, яркий огонь пылал в камине, находившемся противсамого окна; перед камином же сидела или, вернее, лежала в широком дедовскомкресле, как ангел разряженная, маленькая голландка. Она, казалось, спала, в товремя как очень старый высохший человек с очками на носу опустился перед огнемна колени и глядел в горшок, в котором варился, вероятно, какой-то напиток.

Пепуш хотел взобраться еще повыше, чтобы получше рассмотретьэту группу, но в ту же минуту почувствовал, что кто-то его схватил за ногу и ссилой тащит вниз. Грубый голос воскликнул: «Попался, мошенник! Ну и хорош,гусь! В тюрьму его, негодяя!» То был ночной сторож, который, увидав, как Георгкарабкался на окно, вообразил, что он хочет ворваться в дом с целью грабежа.Несмотря ни на какие протесты господина Георга Пепуша, сторож потащил его засобой, при содействии подоспевшего дозора, и таким веселым манером его ночноестранствие окончилось в караульной.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Появление маленького чудовища. - Дальнейшие открытия осудьбе принцессы Гамахеи. - Замечательный дружеский союз, который заключаетгосподин Перегринус Тис, и разъяснение, кто такой старый господин, снимающийквартиру в его доме. - Удивительное действие одного довольно маленькогомикроскопического стекла. - Неожиданный арест героя всей повести.

Кому случится пережить события, подобные тем, что пережилгосподин Перегринус Тис, и кто находится в таком же состоянии духа, как он втот знаменательный вечер, тому уж не удастся хорошо заснуть. ГосподинПерегринус беспокойно ворочался на своем ложе, и чуть только овладевали имдремотные грезы, обыкновенно предшествующие сну, как снова чувствовал он всвоих объятиях маленькое милое существо и на губах - жаркие поцелуи. Онвскакивал на постели, и ему чудилось, будто и наяву все еще слышится ласкающийголос Алины. В страстном томлении мечтал он, что она все еще здесь, и в то жевремя боялся, как бы она вдруг не вошла и не опутала его неразрывною сетью.Борьба противоречивых чувств сжимала ему грудь и вместе с тем наполняла еесладостной, еще не изведанной им тревогой.

«Не спите, Перегринус, не спите, благородный человек, мненеобходимо скорее переговорить с вами! - шептал кто-то совсем близко отПерегринуса. - Не спите! не спите!» - не умолкал шепот, пока Перегринус неоткрыл наконец глаза, которые держал до тех пор закрытыми только для того,чтобы яснее видеть образ прекрасной Алины.

При свете ночника он заметил маленькое чудовище, едва ли впядь величиной, сидевшее на его белом одеяле. В первую минуту он испугался его,но потом смело протянул к нему руку, чтобы убедиться, не обманывает ли еговоображение. Но маленького чудовища уж и след простыл.

Если можно было обойтись без точного описания наружностипрекрасной Алины, Дертье Эльвердинк, или принцессы Гамахеи, - благосклонномучитателю ведь давно уже известно, что это одно и то же лицо, только мнимораспавшееся на три лица, - то уже совершенно необходимо дать подробнейшееописание маленькому чудовищу, которое сидело на одеяле господина Перегринуса инавело на него некоторый ужас.

Как уже упомянуто, тварь эта была в пядь длиною; в птичьейголове ее торчали два круглых блестящих глаза, а из воробьиного клювавысовывалось еще нечто длинное и острое, наподобие тонкой рапиры, изо лба женад самым клювом выступали два рога. Шея, также птицеобразная, начиналасьнепосредственно под головой, но, постепенно утолщаясь и не меняя своей формы,переходила в безобразное туловище, видом своим походившее несколько на орех ипокрытое темно-коричневыми чешуйками, как у армадила. Но удивительнее исвоеобразнее всего было сложение рук и ног. Первые имели по два сустава ивыходили из щек вплотную около клюва. Непосредственно под ними находилась однапара ног, затем еще другая, обе двухсуставчатые, как и руки. Эта последняя параног имела, по-видимому, особенно важное значение для маленькой твари, ибо, ужене говоря об их значительно большей длине и мускулистости, обуты они были впревосходные золотые сапожки с бриллиантовыми шпорами.

Как было сказано, маленькое чудовище бесследно исчезло, чутьтолько Перегринус протянул к нему руку, и он, конечно, счел бы все это за обмансвоего возбужденного воображения, если бы сейчас же вслед за тем в нижнем углукровати не послышался тихий-тихий голос:

- Боже мой, Перегринус Тис, неужели же я в вас ошибся. Вчераеще вы так благородно со мной поступили, и вот теперь, когда я собираюсьдоказать вам свою благодарность, вы хватаете меня рукой убийцы? Но, может быть,вам не понравилась моя наружность, и я сделал промах, показавшись вам вмикроскопическом увеличении, дабы вы меня заметили, что вовсе не так просто,как вы могли бы думать. Я ведь все по-прежнему сижу на вашем белом одеяле, а выменя совсем не видите. Не обижайтесь, Перегринус, но ваши зрительные нервы, поправде сказать, немножко грубы для моей тонкой талии. Обещайте же мне, что выменя не тронете и не предпримете против меня никаких враждебных действий, тогдая пододвинусь к вам поближе и порасскажу кое-что, о чем узнать вам далеко нелишне.

- Скажите мне, - отвечал Перегринус Тис, - скажите мнепрежде всего, кто вы такой, мой добрый незнакомый друг, все остальное уладится.Впрочем, я наперед могу вас уверить, что моей природе не свойственно ничтовраждебное и впредь я буду поступать с вами столь же благородно; хотя явсе-таки никак не возьму в толк, каким образом я уже имел случай доказать ваммое благородство. Но только сохраняйте уж лучше ваше инкогнито, так как вашанаружность не могу сказать, чтобы была благоприятна.

- Вы благородный человек, - продолжал голос, немногооткашлявшись, - вы благородный человек, господин Перегринус, - повторяю это судовольствием, - но вы не слишком далеко ушли в науках и вообще довольнонеопытны, а то бы вы узнали меня с первого взгляда. Я мог бы немногопохвастаться, я мог бы сказать, что я - один из могущественных королей ивластвую над многими, многими миллионами подданных. Но по прирожденнойскромности и потому еще, что самое слово «король!» не совсем идет сюда, явоздержусь от этого. У народа, во главе которого я имею честь стоять,республиканский образ правления. Сенат, состоящий ради удобства голосования несвыше как из сорока пяти тысяч девятисот девяноста девяти членов, заступаетместо правителя, председатель же сената носит название «мастера», так как ондолжен обладать мастерством во всех отраслях деятельности. Без дальнихоколичностей я и должен открыть вам теперь, что с вами говорит сейчас не ктоиной, как сам мастер-блоха, сам повелитель блох, а вы его и не замечаете. Чтовы знакомы с моим народом, в том я нимало не сомневаюсь: ведь не раз,уважаемый, приходилось вам освежать и подкреплять вашей собственной кровью тогоили другого из моих соплеменников. Поэтому вам должно быть хорошо известно, чтонарод мои одушевлен почти неукротимым свободолюбием и состоит, собственно, изодних только легкомысленных прыгунов, которым склонность их к непрестанномускаканию не дает занять никакого солидного положения. Вы видите, какиетребуются дарования, чтобы управлять таким народом, господин Перегринус, и выдолжны теперь проникнуться ко мне особым почтением. Подтвердите мне это,господин Перегринус, прежде чем я продолжу свою речь.

Несколько мгновений господину Перегринусу Тису казалось,будто в голове его вертится большое мельничное колесо, движимое шумящимиволнами. Но постепенно он успокоился, подумав, что появление незнакомой дамы упереплетчика Лэммерхирта было не менее чудесно, чем то, что сейчас происходит,и даже это последнее происшествие, быть может, является лишь прямымпродолжением странной истории, в которую его впутали.

Господин Перегринус объяснил мастеру-блохе, что он ужетеперь ввиду его исключительных дарований уважает его чрезвычайно и горит тембольшим желанием услышать продолжение его рассказа, что голос его звучит весьмаприятно, а особая нежность речи заставляет предполагать тонкое, деликатноетелосложение.

- Благодарю вас, - продолжал мастер-блоха, - благодарю вас,дражайший господин Тис, за ваше доброе расположение и надеюсь скоро доказатьвам, что вы не ошиблись во мне. Но чтобы вы поняли, дорогой друг, какую выоказали мне услугу, необходимо сообщить вам свою полную биографию. Итак,слушайте! Отец мой был славный... однако ж мне приходит в голову, что учитателей и слушателей уже иссяк прекрасный дар терпения и те подробные жизнеописания,что были столь любимы в старину, ныне вызывают одно неудовольствие. Поэтому,пожертвовав обстоятельностью рассказа, я только бегло коснусь несколькихэпизодов, имеющих ближайшее отношение к моему пребыванию у вас.

Одно уже то обстоятельство, что я действительно являюсьмастером-блохой, дорогой господин Перегринус, должно заставить вас признать вомне человека всеобъемлющей эрудиции, обладающего глубоким опытом во всехотраслях знания. Но! - вам не определить степень моей учености никаким вашим мерилом,ибо вам неизвестен дивный мир, в котором живу я с моим народом. Как изумилисьбы вы, когда бы этот мир открылся вашему разумению! Он показался бы вам самымстранным, самым непостижимым волшебным царством! И потому вы не должнынедоумевать, если все проистекающее из этого мира вам будет представлятьсязапутанной сказкой, порожденной праздной игрой ума. Но не поддавайтесь этомузаблуждению и верьте моим словам.

Видите ли, мой народ во многих отношениях далеко опередилвас, людей, например в прозрении тайн природы, в силе и ловкости, как духовной,так и телесной. Впрочем, и мы подвержены страстям, и, как у вас, они - источникслишком частых бед и даже полной гибели. Так и меня, любимого, дажебоготворимого моим народом, звание мастера могло бы вознести на высшие ступенисчастья, не ослепи меня несчастнейшая страсть к одной особе, которая овладеламной совершенно, но никогда бы не могла стать моей женой. Вообще, наш родупрекают в совершенно исключительном, преступающем все границы приличия,пристрастии к прекрасному полу. Будь этот упрек и обоснован, однако ж, с другойстороны, всем и каждому известно... Но! - не буду тратить слов! Я увидал дочькороля Секакиса, прекрасную Гамахею, и в тот же миг с такой ужасающей силойвлюбился в нее, что забыл и свой народ, и самого себя и жил только однимблаженством - прыгать по прекраснейшей шее, по прекраснейшей ее груди, щекочамою милую сладкими поцелуями. Часто ловила она меня своими розовыми пальчиками,но никогда не могла поймать. И это принимал я за милые, игривые ласкисчастливой любви! Как глуп, как глуп бывает влюбленный, будь он саммастер-блоха!

Достаточно сказать, что на бедную Гамахею напал гадкий принцпиявок и зацеловал ее до смерти; но мне удалось бы ее спасти, не вмешайся тут вдело один глупый хвастун да еще какой-то неуклюжий болван; их никто не звал, иони-то все и погубили. Хвастун был чертополох Цехерит, а болван - гений Тетель.Когда гений Тетель поднялся с заснувшей принцессой в воздух, я крепко уцепилсяза брюссельские кружева, которые она носила вокруг шеи, и стал, таким образом,верным спутником Гамахеи в ее путешествии незаметно для гения Тетеля. Намслучилось пролетать мимо двух магов, наблюдавших с высокой башни движениесветил. И тут один из магов так метко направил на меня свою зрительную трубу,что я положительно был ослеплен лучом магического инструмента. Голова моястрашно закружилась; как ни старался я удержаться - все напрасно: я полетелвниз с ужасающей высоты, упал прямехонько на нос магу-наблюдателю, и только моймалый вес и чрезвычайная ловкость спасли мне жизнь.

Я был слишком оглушен падением, чтобы сразу соскочить с носамага и спрятаться куда-нибудь в безопасное место, и тут это чудовище, коварныйЛевенгук (он-то и был этот маг), проворно схватил меня пальцами и посадил подРусвурмовский универсальный микроскоп, так что я и оглянуться не успел.Несмотря на то что была ночь и он должен был засветить лампу, Левенгук был всеже настолько опытным и сведущим естествоиспытателем, что тотчас же признал вомне мастера-блоху. В восторге, что счастливый случай дал ему в руки стользнатного пленника, он решил извлечь все выгоды из этого обстоятельства иналожил на меня, несчастного, оковы. Так началось мое страдальческое заточение,из коего лишь вчера утром был я наконец освобожден благодаря вам, господинПерегринус Тис.

Обладание мною дало ужасному Левенгуку полную власть надмоими вассалами, которых вскоре он собрал вокруг себя целыми толпами и которымс варварской жестокостью принялся прививать так называемые культурные начала,лишившие нас вскоре всякой свободы, всяких радостей жизни. Что касается доучения и вообще до наук и искусства, то Левенгуку, к его величайшей досаде иизумлению, пришлось очень скоро убедиться, что мы были, пожалуй, ученее егосамого; высшая же культура, которую он принудительно нам навязывал, состоялапреимущественно в том, что мы должны были чем-то сделаться или по крайней меречто-то собой представлять. И вот это «чем-то сделаться» и «что-то собойпредставлять» повлекло за собой множество потребностей, которых никогда раньшемы не знали, а теперь должны были в поте лица их удовлетворять. ЖестокийЛевенгук вознамерился сделать из нас государственных людей, военных,профессоров и уж не знаю кого еще. Мы должны были облекаться в одеждусоответственно своему званию, носить оружие и т. д. Так появились среди наспортные, сапожники, цирюльники, швеи, пуговичники, оружейники, портупейщики,шпажники, каретники и множество других ремесленников, работавших только дляраспространения ненужной, пагубной роскоши. Хуже всего было то, что Левенгукимел в виду одну только собственную выгоду: он показывал нас как обученный имнарод публике и взимал за то плату. Кроме того, заслуга нашего образованияприписывалась всецело ему, и он получал хвалы, которые нам одним должны былипринадлежать по праву. Левенгук отлично знал, что, потеряв меня, утратит онвласть и над моим народом, и потому все крепче и крепче опутывал меня своимичарами, и все мучительнее становилось для меня мое пленение. С пламенною тоскоймечтал я о прекрасной Гамахее и обдумывал средства, как бы раздобыть мнесведения о ее судьбе.

Но до чего не мог додуматься самый острый ум, то вдруг самособой открылось благодаря счастливому случаю. Друг и товарищ моего мага, старыйСваммердам, обнаружил принцессу Гамахею в цветочной пыльце тюльпана и сообщилоб этом открытии своему приятелю. При помощи средств, от описания которых яизбавлю вас, добрейший мой господин Перегринус Тис, так как вы мало что тутпоймете, этим господам удалось восстановить естественный вид принцессы и возвратитьее к жизни. Однако под конец оба почтенных мудреца оказались столь женеуклюжими болванами, как и гений Тетель и чертополох Цехерит. Они в своемусердии забыли главное, и потому принцесса в то самое мгновение, какпробудилась к жизни, чуть было снова не упала мертвой. Я один знал, в чем тутдело; любовь к прекрасной Гамахее, вспыхнувшая в моей груди сильнее, чемкогда-либо, придала мне исполинскую силу; я разорвал мои цепи, могучим прыжкомскакнул красавице на плечо - и одного маленького укуса было достаточно, чтобыпривести в движение останавливавшуюся кровь. Она была жива!

Должен, однако, вам сказать, господин Перегринус Тис, чтодля поддержания красоты и юности принцессы этот укус необходимо повторять; впротивном случае в какие-нибудь два-три месяца она обратится в дряхлую,сморщенную старушонку. Вот почему я ей, как видите, совершенно необходим, итолько боязнь меня потерять может объяснить ту черную неблагодарность, которойГамахея заплатила мне за всю мою любовь. Она немедленно же выдала меня этомуотвратительному мучителю, Левенгуку, который заковал меня в еще крепчайшиецепи, чем раньше, но на свою же погибель.

Невзирая на все предосторожности старого Левенгука икрасавицы Гамахеи, мне удалось в конце концов обмануть их бдительность ивыскочить из моей темницы. Мне очень мешали в моем бегстве тяжелые ботфорты,которые я не имел времени стащить с ног, но все-таки я благополучно добрался дотой игрушечной лавки, где делали вы свои покупки. Не прошло и нескольких минут,как, к моему великому ужасу, вошла в лавку и принцесса Гамахея. Я считал себяпогибшим, один вы могли спасти меня, благородный господин Перегринус; я тихостал жаловаться вам на грозившую мне беду, и вы были столь добры, что открылимне коробку, в которую я быстро впрыгнул, а вы столь же быстро унесли ее ссобой; тщетно искала меня Гамахея и лишь гораздо позже узнала, как и куда ябежал. Как только очутился я на свободе, Левенгук потерял всю власть над моимнародцем. Все мои подданные мигом освободились и скрылись из виду, вырядив, напосмеяние тирану, разные перечные и фруктовые семечки в свои платья.

Примите же еще раз мою сердечную благодарность, добрейший,благороднейший господин Перегринус, за великое благодеяние, которое вы мнеоказали и которое я умею ценить, как никто. Позвольте мне, в качествесвободного человека, побыть несколько времени у вас; во многих важныхобстоятельствах вашей жизни я могу быть вам более полезным, чем вы этоподозреваете. Правда, и здесь для меня есть некоторая опасность, ввиду того чтовы воспылали горячей любовью к прелестному существу...

- Что вы говорите, - перебил Перегринус маленькогоневидимку, - что вы говорите, мастер, я - я воспылал любовью?

- Но ведь так оно и есть, - продолжал мастер-блоха, -подумайте только о моем ужасе, о моей тоске, когда вы вчера вошли сюда спринцессой на руках, совершенно распаленный дикой страстью; когда она сталаприменять все свое искусство обольщения, которым, к сожалению, владеет с такимсовершенством, чтобы склонить вас выдать ей меня! Но только тут впервые познал явполне все величие вашей души, когда вы остались непреклонны и так ловкообернули дело, будто вы ничего и не знаете о моем пребывании у вас и ни словане понимаете из того, что требует от вас принцесса.

- Но ведь, - перебил снова Перегринус мастера-блоху, - новедь так оно и было. Вы приписываете мне, дорогой мастер, заслуги, о которых яи не подозревал. Ни вас, ни хорошенькой женщины, которая разыскала меня упереплетчика Лэммерхирта и которую вы изволите почему-то называть страннымименем принцессы Гамахеи, я вовсе не заметил в лавке, где покупал игрушки. Мнебыло совершенно неизвестно, что одна из коробок, в которых должны былинаходиться оловянные солдаты и охотники, была пуста и в ней сидели вы, да и какмог я отгадать, что вы-то и были тот пленник, которого так бурно требовала отменя прелестная малютка. Оставьте же ваши причуды, мастер, и не приписывайтемне того, что мне и не грезилось.

- Вы очень ловко стараетесь отклонить мою благодарность,добрейший господин Перегринус! - возразил мастер-блоха. - И это, к великомумоему утешению, дает мне новое доказательство вашего бескорыстного образамыслей. Знайте же, благородный человек, что все усилия Левенгука и Гамахеиснова меня изловить будут тщетны, пока я остаюсь под вашей защитой. Вы должныдобровольно выдать меня моим мучителям, все другие средства овладеть мной неприведут ни к чему. Господин Перегринус Тис! Вы влюблены.

- О, не говорите этого, - перебил Перегринус, - не говоритеэтого! Не называйте любовью мгновенную глупую вспышку, которая уже погасла!

Господин Перегринус почувствовал, что румянец стыда запылална его лице, изобличая его во лжи, и спрятался под одеяло.

- Тут нет ровно ничего удивительного, - продолжалмастер-блоха, - что и вы не могли устоять против волшебной прелести принцессыГамахеи, тем более что она пустила в ход все свое опасное искусство, чтобы васпоймать. Но буря еще не миновала. Много еще волшебных средств, которымипользуются и другие хорошенькие женщины, помимо принцессы Гамахеи, есть взапасе у маленькой злодейки, чтобы опутать вас любовной своей сетью. Она будетстараться настолько покорить вас себе, чтобы вы жили для нее одной и исполняливсе ее желания, и тогда - увы мне! Все дело в том, в силах ли будет вашеблагородное сердце побороть вашу страсть, предпочтете ли вы уступить желаниямГамахеи и ввергнуть в новые бедствия не только меня, кого вы охраняете, но ивесь несчастный народец, освобожденный вами из унизительного рабства, или жеустоите против злых коварных чар обольстительного существа и тем упрочитесчастие мое и моего народа. О, если бы только вы захотели, если бы только вымогли мне обещать последнее!

- Мастер, - отвечал господин Перегринус, откинув с лицаодеяло, - дорогой мастер, вы правы, нет ничего опаснее женского обольщения; всеженщины лживы, коварны, они играют с нами, как кошка с мышью, и за все нашинежные заботы о них мы пожинаем только насмешки и издевательства. Поэтому ипрежде холодный пот выступал у меня на лбу при одном только приближениисущества женского пола, и я даже думаю, что с прекрасной Алиной, или, если вамугодно, с принцессой Гамахеей, дело обстоит как-то по-особому, хотя я своимздравым человеческим рассудком ничего не могу понять из того, что вы мнерассказали, и мне даже сдается, будто я грежу или читаю «Тысячу и одну ночь».Но что бы там ни было, раз вы отдались под мое покровительство, дорогой мастер,ничто не заставит меня выдать вас вашим врагам, а коварную обольстительницу этуя не хочу и видеть. Даю вам в том торжественное обещание и скрепил бы своеслово, подав вам руку, будь у вас такая же, чтобы взять мою и ответить пожатиемна пожатие. - И господин Перегринус далеко протянул свою руку над одеялом.

- Ну, теперь, - проговорил маленький невидимка, - теперь явполне утешен и успокоен. Если у меня и нет руки, которую я мог бы протянутьвам, то позвольте мне хотя бы укусить вас в большой палец, отчасти в изъявлениемоей искренней радости - отчасти в закрепление нашего дружеского союза.

В то же мгновение господин Перегринус почувствовал такойболезненный укол в большой палец правой руки, какой мог исходить только отпервого мастера из всех блох.

- Однако вы кусаетесь, - вскричал Перегринус, - кусаетесь,как маленький чертенок!

- Примите это за живой знак моего искреннего к вамрасположения, - возразил мастер-блоха. - Но справедливость требует, чтобы я взалог моей благодарности дал вам в подарок одно из самых удивительныхпроизведений искусства, какие только существуют. Это не что иное, какмикроскоп, который изготовил один из очень ловких и искусных оптиков моегонарода еще в бытность свою на службе у Левенгука. Вам этот инструмент покажетсянемного субтильным, и в самом деле он в сто двадцать раз меньше песчинки, ноприменение его не допускает большей величины. Я вложу это стеклышко в зрачоквашего левого глаза, и глаз этот тотчас же приобретет свойства микроскопа. Выбудете поражены его действием, но на сей раз я умолчу о нем и только попрошувас позволить мне заняться этой операцией тогда, когда я буду уверен, что микроскопическийглаз окажет вам большие услуги. Ну а теперь покойной ночи, господин Перегринус,вам нужен некоторый отдых.

Перегринус действительно заснул и пробудился только поздноутром.

Он услышал знакомое шуршание половой щетки старой Алины,подметавшей соседнюю комнату. Маленькое дитя, провинившееся в какой-нибудьшалости, не боится так розог матери, как господин Перегринус боялся попрековстарухи. Наконец она тихо вошла, неся кофе. Господин Перегринус выглянул на нееукрадкой из-за полога, который он задернул, и был немало удивлен яснойсолнечной улыбке, озарявшей лицо старухи.

- Вы все еще спите, милый господин Тис? - спросила старухасамым сладким голосом, какой только мог исходить из ее глотки.

Ободренный Перегринус ответил столь же ласково:

- Нет, милая Алина, поставьте завтрак на стол, я сейчасвстану.

Когда же Перегринус встал в самом деле, ему почудилось, какбудто в комнате веет сладостное дыхание прелестного создания, покоившегося вего объятиях; на душе его стало как-то уютно и жутко; во что бы то ни стало онстремился узнать, что сделалось с тайной его любви; ибо прелестнейшее созданиеявилось и исчезло, словно тайна.

Покуда господин Перегринус тщетно пытался глотать кофе ибелый хлеб, каждый кусок которого застревал у него в горле, вошла старая Алинаи стала возиться в комнате, бормоча себе под нос: «Удивительно! Невероятно!Чего только не приключается на свете! Нет, кто бы мог подумать!»

Сердце забилось у Перегринуса. Не в силах сдерживатьсядолее, он спросил:

- Что же приключилось удивительного, милая Алина?

- Мало ли что, мало ли что! - отвечала старуха с лукавойусмешкой, продолжая по-прежнему убирать комнату.

Грудь готова была разорваться у бедного Перегринуса, и онневольно воскликнул в сердечной тоске:

- Ах, Алина!

- Да, господин Тис, я здесь, что прикажете? - и с этимисловами старуха остановилась прямо перед Перегринусом, как бы в ожиданииприказаний.

Перегринус вытаращил глаза на медно-красное, отвратительноискривленное лицо старухи и в порыве внезапного негодования забыл всю свою робость.

- Что сталось, - спросил он довольно-таки сердито, - чтосталось с незнакомой дамой, которая была здесь вчера вечером? Отперла ли ты ейнаружную дверь, наняла ли ей карету, как я приказал? Доставила ли ее домой?

- Отперла ли дверь? - заговорила старуха, осклабившисьужасной гримасой, что должно было изображать хитрую улыбку. - Привела ликарету? Доставила ли домой? Это было не нужно. Красоточка осталась в нашемдоме, она все еще здесь и пока вовсе не собирается уезжать.

Перегринус даже вскочил от радостного испуга, а старухастала ему рассказывать, что в то самое время, как дама запрыгала по лестнице стакой стремительностью, что она чуть не лишилась чувств от страха, старыйгосподин Сваммер стоял внизу в дверях своей комнаты, держа в руке огромный канделябр.Старый господин пригласил даму к себе в комнату, причем много раз перед нейрасшаркивался и склонялся, что вообще вовсе не было в его обычаях, а она безовсяких церемоний проскользнула к нему, вслед за чем господин Сваммеркрепко-накрепко запер дверь и задвинул засов.

Уж очень странным показался ей поступок господина Сваммера,и она не могла удержаться, чтобы не приложить уха к двери и не поглядеть взамочную скважину. Господин Сваммер стоял посреди комнаты и так трогательно,так жалостно выговаривал незнакомке, что даже она, старуха, прослезилась,несмотря на то что она ни слова не могла понять, так как господин Сваммерговорил на иностранном языке. Она убеждена только, что господин Сваммерстарался обратить даму на путь добродетели и благочестия, так как он горячилсявсе более и более, пока наконец незнакомка не упала перед ним на колени и,проливая слезы, с величайшим смирением поцеловала ему руку. Тогда господинСваммер очень ласково помог ей встать, поцеловал ее в лоб, причем он должен былсильно нагнуться, и затем подвел ее к креслу. После этого господин Сваммер сбольшой заботливостью развел огонь в камине, принес разных пряностей и, сколькоона могла рассмотреть, начал варить глинтвейн. К несчастию, в это время старухавзяла понюшку табаку и вслед за тем громко чихнула. Тут вся она задрожала ичуть не умерла от страха, когда господин Сваммер протянул руку к двери изакричал громовым голосом: «Убирайся вон, подслушивающий сатана!» Она и сама непомнит, как только она поднялась по лестнице и добралась до своей постели.Поутру, чуть только открыла она глаза, она подумала, что видит привидение. У еепостели стоял господин Сваммер в прекрасном собольем кафтане с золотыми шнурамии кистями, с шляпой на голове и тростью в руке.

- Любезнейшая госпожа Алина, - обратился к ней господинСваммер, - я должен уйти по важному делу и возвращусь, пожалуй, только черезнесколько часов. Позаботьтесь, чтобы в сенях подле моей комнаты не былоникакого шума и чтобы никто не смел входить ко мне. Дело в том, что у меня укрыласьодна знатная дама, даже скажу вам прямо, не просто дама, а иноземная принцесса,богатая и дивной красоты. В прежнее время, при дворе ее царственного родителя,я состоял у нее в наставниках, поэтому и пользуюсь ее доверием и должензащищать ее от всех ее врагов. Я говорю это вам, госпожа Алина, дабы выоказывали моей гостье уважение, подобающее ее сану. Она потребует ваших услуг сразрешения господина Тиса, и вы будете награждены по-царски, добрейшая госпожаАлина, если только вы будете молчаливы и никому не выдадите местопребыванияпринцессы. - Сказав это, господин Сваммер быстро ушел.

Господин Перегринус Тис спросил старуху, не кажется ли ейстранным, что дама, которую он встретил, как опять-таки утверждает, упереплетчика Лэммерхирта на Кальбахской улице, оказалась принцессой и укрыласьу старого господина Сваммера. Старуха отвечала на это, что словам господинаСваммера верит она еще более, чем своим глазам, и потому думает, что всеслучившееся у переплетчика Лэммерхирта и здесь, в этой комнате, либо простокакое-то колдовское наваждение, либо принцесса во время своего бегствабросилась в такие приключения со страха и из-за смятения. А впрочем, она скороузнает это все от самой принцессы.

- Однако, - говорил опять господин Перегринус, собственнотолько для того, чтобы поддержать беседу о даме, - однако куда же девались вашиподозрения, ваше худое мнение, которое вы имели вчера о незнакомке?

- Ах, - возразила старуха, ухмыляясь, - ах, все это прошло.Стоит только получше поглядеть на нее, голубушку, чтобы догадаться, что этознатная принцесса, да еще такой ангельской красоты, какая встречается только упринцесс. Когда господин Сваммер ушел, мне надобно же было посмотреть, чтоподелывает добрая наша госпожа, и я взглянула в замочную скважину. Принцесса лежалана софе, облокотившись на руку своей ангельской головкой, а ее черные локонывились сквозь белоснежные пальчики. Что это была за красота! А платье на нейбыло из тончайшей серебряной тафты, сквозь которую просвечивали и чудная грудьее, и полные ручки. На ножках ее были золотые туфельки. Одна из них, впрочем,свалилась, и видно было, что она не надела чулок: босая ножка выглядывалаиз-под платья, и она играла ее пальчиками - ну просто загляденье! Да она итеперь, верно, все еще лежит на софе, и если вам угодно, милый господин Тис,подойти к замочной скважине, то...

- Что ты говоришь, - с жаром перебил старуху Перегринус, -что ты говоришь! Как, мне идти смотреть на соблазнительницу, чтобы оназаставила меня наделать еще разных глупостей?

- Мужайся, Перегринус, противься искушению! - зашепталочто-то совсем рядом с Перегринусом, и он узнал голос мастера-блохи.

Старуха таинственно усмехнулась и, помолчав с минуту,произнесла:

- Ну, так я изложу вам все дело, как оно мне представляется,дорогой мой господин Тис. Будь незнакомка принцесса или нет, одно несомненно,что она дама очень знатная и богатая, и господин Сваммер горячо за неезаступается и давно с ней знаком. И зачем бы побежала она за вами, милыйгосподин Тис? Говорю вам, затем, что она до смерти влюблена в вас, а любовьделает человека слепым и безрассудным и заставляет даже принцесс совершатьсамые странные, безумные поступки. Одна цыганка напророчила вашей покойнойматушке, что вы тогда найдете счастье в женитьбе, когда вы менее всего о томбудете думать. Теперь, верно, это и сбудется!

И старуха принялась снова расписывать всю красотунезнакомки.

Можно себе представить, какие чувства обуревали Перегринуса.

- Молчи, - вырвалось у него наконец, - молчи об этом, Алина.Она в меня влюблена! - какие глупости, какой вздор!

- Гм, - произнесла старуха, - будь это не так, она не сталабы так жалостно вздыхать, не стала бы так плакаться: «Нет, милый мойПерегринус, нежный мой друг, ты не будешь, ты не можешь быть так жесток ко мне!Я увижу тебя опять, я буду вновь наслаждаться райским блаженством!» А нашегостарого господина Сваммера, да ведь она его совсем переделала. Когда я получалаот него хоть крейцер, кроме кронталера на Рождество? А ведь сегодня утром далже он мне на чай вперед за мое прислуживание его гостье вот этот чудный,светлый червонец, да еще с такой ласковой улыбкой, какой я никогда еще невидывала у него на лице. Тут что-то кроется. Что, если господин Сваммер хочетбыть сватом у вас, господин Тис? - И старуха опять заговорила о прелестяхнезнакомки в таких восторженных выражениях, что странно было их слышать из устотжившей свой век женщины. Перегринус не выдержал. Как в жару вскочил он и внесебя закричал:

- Будь что будет - вниз, вниз, к замочной скважине.

Напрасно предостерегал его мастер-блоха, вспрыгнувший темвременем в галстук влюбленного Перегринуса и притаившийся в одной из егоскладок. Перегринус не слышал его голоса, и мастер-блоха узнал то, что долженбыл бы знать давно, а именно что с самым упрямым человеком легче иметь дело,чем с влюбленным.

Дама действительно все еще лежала на софе в той самой позе,как описала старуха, и Перегринус нашел, что никакой язык человеческий не всилах был выразить словами небесное очарование, разлитое во всем ее прелестномсуществе. Одеяние ее, из серебряной тафты с причудливым пестрым шитьем, былосовершенно фантастично и очень легко могло сойти за неглиже принцессы Гамахеи,в котором она была, быть может, в то самое мгновение, как ее до смертизацеловал злой принц пиявок. По крайней мере одеяние ее было столь пленительнои притом столь необычайно, что идея его не могла родиться ни в голове самогогениального театрального портного, ни в воображении самой тонкой модистки. «Да,это она, это принцесса Гамахея!» - бормотал Перегринус, весь трепеща отсладостной неги и страстного желания. Но когда красавица, вздохнув, произнесла:«Перегринус, мой Перегринус!» - безумие страсти всецело овладело господиномПерегринусом Тисом, и только какой-то невыразимый страх, подорвав всю егорешимость, помешал ему выломать дверь и кинуться к ногам ангельского существа.

Благосклонный читатель уже знает, каково было волшебноеочарование, какова была неземная красота маленькой Дертье Эльвердинк. Издательможет засвидетельствовать, что, когда и он также посмотрел в замочную скважинуи увидел малютку в ее фантастическом платьице из серебряной тафты, он ничего немог сказать, кроме того, что Дертье Эльвердинк прелестнейшая, хорошенькаякуколка.

Но так как ни один молодой человек не влюбляется впервыеиначе как в существо неземное, в ангела, которому нет равного на земле, то дабудет позволено и господину Перегринусу считать Дертье Эльвердинк за подобноеже волшебное неземное существо.

«Возьмите себя в руки, вспомните ваше обещание, достойнейшийгосподин Перегринус Тис. Вы дали зарок никогда больше не видеть обольстительнойГамахеи, и что же! Я мог бы вставить в глаз вам микроскоп, но вы и без негодолжны сами видеть, что маленькая злодейка давно вас заметила и все, что она ниделает, только обман и хитрость, чтобы завлечь вас. Поверьте мне, ведь я желаювам добра!» - так шептал мастер-блоха, сидя в складке галстука; но если в душеПерегринуса и возникали подобные боязливые сомнения, он все-таки не моготорвать своих зачарованных глаз от малютки, которая ловко использовалапреимущество своего положения и под предлогом, будто никто ее не видит,принимала все новые и новые соблазнительные позы, доводя бедного Перегринуса допотери всякого самообладания.

Еще долго простоял бы господин Перегринус Тис перед дверьюроковой комнаты, если бы не раздался тут громкий звонок и старуха не крикнула,что старый господин Сваммер возвратился. Перегринус стремглав бросился вверх полестнице в свою комнату. Здесь предался он всецело своим любовным помыслам, а сними вернулись и те сомнения, что возбудили в нем увещевания мастера-блохи. И всамом деле - точно блоха какая-то зудела у него в ухе и не давала ему покоя.

«Как же мне не верить, - рассуждал он, - как же мне неверить, что это чудесное существо действительно принцесса Гамахея, дочь могущественногокороля? Но если это так, то с моей стороны глупость, безумие - стремиться кобладанию столь высокой особой. С другой же стороны, она потребовала выдачи ейпленника, от которого зависит ее жизнь, и это в точности согласуется срассказом мастера-блохи, а если так, то почти не остается сомнений - все то,что я принимал за любовь, могло быть только хитрым приемом, чтобы подчинитьменя своей воле. И все же! - покинуть, потерять ее - о, это ад! о, это смерть!»

Легкий, робкий стук в дверь прервал тоскливые думы господинаПерегринуса Тиса.

Вошедший был не кто иной, как жилец господина Перегринуса.Господин Сваммер, этот сморщенный, ворчливый и нелюдимый старик, вдругпоказался ему на двадцать лет моложе. Лоб разгладился, глаза оживились, ротулыбался; не было противного черного парика на его седых волосах, а вместотемно-серого сюртука на нем был надет прекрасный соболий кафтан, как иописывала госпожа Алина.

Со светлой, даже радушной улыбкой, вообще ему вовсе несвойственной, подошел господин Сваммер к Перегринусу. Он не желал бы ни в чемпомешать своему любезному хозяину, заговорил господин Сваммер; но как жилец онобязан уведомить его уже с утра, что был принужден прошедшей ночью приютить усебя беззащитную женщину, которая хочет избавиться от тирании своего дяди ипотому должна будет остаться здесь в доме еще несколько времени, на что,конечно, требуется разрешение добрейшего хозяина, о чем он и просит его.

Перегринус совершенно невольно спросил, кто же этабеззащитная женщина, совсем не думая, что то был самый целесообразный вопрос,какой только он мог предложить для отыскания нити к разъяснению всей этойстранной тайны.

- Это право домохозяина, - отвечал господин Сваммер, -знать, кто останавливается в его доме. Итак, имею вам сообщить, почтеннейший господинТис, что девушка, приютившаяся у меня, не кто иная, как красавица голландкаДертье Эльвердинк, племянница знаменитого Левенгука, который, как вы знаете,показывает здесь во Франкфурте удивительные фокусы при помощи микроскопов.Левенгук, правда, мой приятель, однако не могу не признать, что человек онжестокий и обращается с бедняжкой Дертье, которая вдобавок моя крестница,весьма сурово. Бурное столкновение, происшедшее между ними вчера вечером,заставило девушку бежать от него, и вполне естественно, что она искала у меняутешения и помощи.

- Дертье Эльвердинк, - как бы сквозь сон проговорилПерегринус, - Левенгук! - быть может, потомок естествоиспытателя Антона ванЛевенгука, изобретателя знаменитых микроскопов?

- Что наш Левенгук, - возразил с усмешкой господин Сваммер, -потомок того знаменитого мужа, собственно нельзя сказать, так как он сам и естьэтот знаменитый муж, а будто он около ста лет тому назад похоронен в Дельфте,так это одни басни. Поверьте, дражайший господин Тис! А то вы, пожалуй, ещеусомнитесь и в том, что я - знаменитый Сваммердам, хотя я и называюсь нынеСваммер, отчасти ради краткости, отчасти для того, чтобы избавиться отразговоров с каждым любопытствующим глупцом о предметах моей науки. Всеутверждают, будто я умер в тысяча шестьсот восьмидесятом году, но обратитевнимание, достойнейший господин Тис, что я стою перед вами жив и здоров, а чтоя - действительно я, это я могу доказать каждому, даже последнему дураку, помоей Biblia naturae 1.Вы верите мне, достойнейший господин Тис?

- Со мною, - отвечал Перегринус тоном, показывающим еговнутреннее смятение, - со мною за самое последнее время произошло столькостранных вещей, что, если бы я не видел всего этого воочию, я бы вечно в томсомневался. Теперь же я готов верить всему, как бы дико и нелепо оно ни было!Очень может быть, что вы - покойный Иоганн Сваммердам и как выходец с тогосвета знаете больше, чем обыкновенные люди; но что касается бегства ДертьеЭльвердинк, или принцессы Гамахеи, или как бы она там ни называлась, то вы вжестоком заблуждении. Благоволите выслушать, как все произошло. - И Перегринуспреспокойно рассказал все свое приключение с дамой, от ее появления в комнатеЛэммерхирта и до водворения ее у господина Сваммера.

- Мне кажется, - сказал господин Сваммер, когда Перегринусумолк, - мне кажется, будто все, что вам угодно было мне рассказать, какой-тоудивительный, но и весьма приятный сон. Но я не стану с вами спорить и лишьпрошу вас удостоить меня вашей дружбы, в которой я, быть может, буду оченьнуждаться. Забудьте мою прежнюю неприветливость, и сойдемтесь поближе. Вашбатюшка был очень прозорливый человек и мой сердечный друг, но что касаетсяучености, глубокомыслия, здравости суждений, жизненного опыта, то сын далекоушел вперед. Вы не поверите, как высоко я ценю вас, мой достойнейший господинТис.

«Теперь пора, - прошептал мастер-блоха, и в то же мгновениеПерегринус почувствовал внезапную легкую боль в зрачке своего левого глаза. Онпонял, что мастер-блоха вставил ему в глаз микроскопическое стекло, но поистинеон не мог и предположить того действия, какое оно оказало. За роговой оболочкойглаз господина Сваммера увидел он странные разветвления нервов, причудливоперекрещивающихся в разных направлениях, и, следуя за ними в самую глубь мозга,он обнаружил, что это были Сваммеровы мысли. А смысл их был приблизительнотаков: «Не думал я, что так дешево здесь отделаюсь и что меня так мало станутрасспрашивать. Уж на что папенька был простак - ни в грош я его не ставил, - нуа сынок так совсем какой-то полупомешанный, да с большой долею детскогослабоумия в придачу. Рассказывает мне, простофиля, все свое приключение спринцессой и не догадывается, что она все уже сама мне рассказала и что междунами и раньше существовали дружеские отношения. Но что делать, надо подладитьсяк нему, раз мне нужна его помощь. Он так прост, что всему поверит и даже, посвоему глупому добродушию, будет готов на жертвы в моих интересах, а вблагодарность за благополучный исход дела я посмеюсь у него за спиной, когдаГамахея опять станет моей».

- Мне показалось, - сказал господин Сваммер, вплотнуюподойдя к господину Перегринусу, - мне показалось, точно у вас на галстукесидит блоха, дражайший господин Тис! - А мысли гласили: «Черт возьми, а ведьэто правда был мастер-блоха! - вот проклятая история, если только Гамахея неошиблась».

Перегринус быстро отступил назад, уверяя, что совсем непитает отвращения к блохам.

- В таком случае, - произнес господин Сваммер, низкокланяясь, - в таком случае позвольте засвидетельствовать вам свое почтение,любезнейший господин Тис. - А мысли гласили: «Чтоб черт тебя побрал, проклятыйдурень».

Мастер-блоха вынул микроскопическое стекло из зрачкаизумленного Перегринуса и сказал:

- Вы знаете теперь, милый господин Перегринус, какоезамечательное действие производит этот инструмент, подобного которому вы ненайдете в целом мире, и вы увидите, какую власть он даст вам над людьми, когдасамые их затаенные мысли будут лежать открыто перед вашими очами. Но если бы выстали постоянно носить в глазу это стекло, то беспрестанное познание чужихмыслей подавило бы вас своей тяжестью, ибо слишком часто повторялось бы тогорькое разочарование, которое вы только что испытали. Я буду неизменносопровождать вас, когда вы будете отлучаться из дома; я буду сидеть либо ввашем галстуке, либо в вашем жабо, либо еще в каком-нибудь укромном месте.Захочется вам узнать мысли вашего собеседника, щелкните только пальцами, истекло тотчас очутится в вашем глазу.

Господин Перегринус Тис, понимая огромную пользу этого дара,хотел было уже рассыпаться в горячих выражениях благодарности, как вдруг вошлидва депутата высшего совета и объявили ему, что он обвиняется в тяжкомпреступлении, вследствие чего должен быть помещен в дом предварительногозаключения, а все его бумаги конфискованы.

Господин Перегринус клялся и божился, что он не знает засобой ни малейшей вины. Но один из депутатов с улыбкой заметил ему, чтоневиновность, возможно, обнаружится через несколько часов, а до тех пор онобязан подчиниться приказу властей.

Что оставалось господину Перегринусу Тису, как не сесть вкарету и отправиться в тюрьму.

Можно себе представить, с какими чувствами проходил он мимокомнаты господина Сваммера.

Мастер-блоха сидел в галстуке арестованного.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Неожиданная встреча двух друзей. - Советник Кнаррпанти иего юридические принципы. - Любовное отчаяние чертополоха Цехерита. -Оптический поединок двух магов. - Сомнамбулическое состояние принцессы Гамахеи.- Сонные мысли. - Как Дертье Эльвердинк сказала почти правду и как чертополохЦехерит бежал с принцессой Гамахеей.

Ошибка ночного сторожа, задержавшего господина Пепуша какночного громилу, открылась очень быстро. Но в его паспорте были обнаруженыкое-какие неправильности, вследствие чего ему было предложено посидеть вратуше, пока он не представит за себя поручителем кого-нибудь из франкфуртскихграждан.

И вот господин Георг Пепуш сидел в отведенной ему комнате иломал себе голову, кого же во Франкфурте ему представить за себя поручителем.Он так долго был в отсутствии, что его могли забыть даже и те, кого он хорошознавал раньше, да он теперь и адреса никого из них не помнил.

В сквернейшем расположении духа высунулся он в окно ипринялся громко проклинать свою судьбу. Вдруг рядом с ним отворилось другоеокно, и чей-то голос воскликнул:

- Как? что я вижу? Ты ли это, Георг? - Господин Пепуш немалобыл изумлен, увидав друга, с которым близко сошелся во время своего пребыванияв Мадрасе.

- Черт возьми, - сказал господин Пепуш, ударив себя по лбу, -черт возьми, надо же быть таким забывчивым! Ведь я же знал, ведь я же знал, чтоты благополучно приплыл в родную гавань. Чудеса слышал я в Гамбурге о твоемстранном образе жизни, а прибывши сюда, и не подумал тебя разыскать. Впрочем, укого, как у меня, голова набита такими мыслями - ну, да все равно, хорошо, чтослучай послал мне тебя. Ты видишь, я заключен, но ты в одно мгновение можешьвернуть мне свободу, если поручишься, что я действительно Георг Пепуш, котороготы знаешь уже много лет, а не какой-нибудь вор и разбойник!

- Да, нечего сказать, - воскликнул господин Перегринус Тис, -не сыскать тебе лучшего, безупречного поручителя! Ведь я сам арестован затяжкое преступление, какого не только не знаю за собой, но и предположить немогу, в чем оно заключается.

Однако будет нелишне прервать здесь разговор обоих друзей,встретившихся столь неожиданным образом, и сообщить благосклонному читателю,что же в конце концов послужило поводом к заключению господина ПерегринусаТиса. Трудно, даже невозможно описать, как зарождаются разные слухи; ониподобны ветру, который возникает неизвестно откуда и уносится неизвестно куда.Так вот, по городу распространился слух, будто в вечер рождественскогосочельника из большого общества, собравшегося у одного богатого банкира,совершенно непостижимым образом была похищена некая весьма знатная дама. Обэтом толковали все и каждый, называли имя банкира и громко жаловались нанедостаточную бдительность полиции, допустившей совершиться такому наглому насилию.Совет вынужден был учинить следствие; были допрошены все гости, бывшие убанкира в вечер сочельника; каждый из них заявил, что действительно, как онслышал, из общества была похищена какая-то знатная дама, а банкир выражалгорькие сожаления, что в его доме случилась подобная история. Но в то же времяникто не мог назвать имени похищенной дамы, когда же банкир представил списокбывших у него гостей, оказалось, что в нем нет ни одной дамы, которой бынедосчитывались. И когда оказалось, что так же обстоит дело и со всемижительницами города, постоянными и приезжими, из коих ни одна женщина, нижедевушка, не потерпела в рождественский сочельник никакого ущерба, то советзаключил, как и следовало, что распространившиеся слухи ни на чем не основаны ивсе дело должно почитаться исчерпанным.

Но тут предстал пред лицом совета некий человек, причудливыйи по своей одежде и по всему своему обличью, который отрекомендовался тайнымсоветником по имени Кнаррпанти. При сем вытащил он из кармана бумагу с большоюпечатью и представил ее на рассмотрение, сопровождая это вежливым поклоном иулыбкой, которая выражала полную уверенность в том, что совет будет совершеннопотрясен высоким званием, коим облечен он, тайный советник Кнаррпанти, равнокак важным поручением, на него возложенным, и окажет ему подобающий решпект.

Кнаррпанти был очень важной персоной, так называемымфактотумом при дворе одного мелкого князя, имя которого издатель никак не можетприпомнить и о коем можно только сказать, что он постоянно нуждался в деньгах ичто из всех государственных установлений, известных ему в истории, ни одно такему не было по сердцу, как тайная государственная инквизиция, по образцусуществовавшей некогда в Венеции. У этого князя действительно несколько временитому назад пропала одна из его принцесс, точно неизвестно каким образом. Когдаслух о похищении знатной дамы дошел до ушей Кнаррпанти, находившегося как раз вто время во Франкфурте с целью занять, где только возможно, денег для своегогосударя, он тотчас же написал князю, что его старания напасть на следпропавшей принцессы увенчались успехом. Незамедлительно получил он приказпреследовать разбойника и принять все меры, чтобы найти и завладеть принцессой,чего бы это ни стоило. К приказу этому было приложено сопроводительное посланиек совету с просьбой оказать всемерное содействие тайному советнику Кнаррпанти вего розысках, задержать по первому его требованию разбойника и предать егосуду. Это послание было той бумагой, которую Кнаррпанти передал на аудиенциисовету и от которой ждал он такого потрясающего действия.

Совет отвечал: слух о похищении знатной дамы, как совершеннонеобоснованный, опровергнут; напротив, точно установлено, что никто похищен небыл, ввиду чего ни о каком нахождении похитителя не может быть речи, и господинтайный советник Кнаррпанти, свободный от всяких дальнейших розысков, ненуждается ни в каком содействии.

Кнаррпанти выслушал все это с самодовольной улыбкой изаявил, что ему благодаря его исключительной проницательности уже удалосьвыследить преступника. В ответ на указание, что преступник может бытьустановлен лишь в том случае, если установлен самый факт преступления,Кнаррпанти высказал мнение, что важно прежде всего найти злодея, а совершенноезлодеяние уже само собой обнаружится. Только поверхностный, легкомысленныйсудья не в состоянии так повести допрос обвиняемого, чтобы не найти на егосовести хотя бы малейшего пятна как достаточного повода к его задержанию, в томслучае, если главное обвинение вследствие запирательства обвиняемого даже не установлено.И он теперь же настоятельно ходатайствует о скорейшем задержании похитителя егопринцессы, похититель же этот не кто иной, как господин Перегринус Тис,известный ему давно как лицо в высшей степени подозрительное и чьи бумаги оннемедленно просит конфисковать.

Совет выразил удивление по поводу смелого обвинения тихогогражданина с незапятнанной репутацией и с бурным негодованием отклонилходатайство Кнаррпанти.

Кнаррпанти ничуть не смутился, но заявил с присущей емунаглой самоуверенностью, что, если требуется вперед привести основания егообвинению, ему ничего не стоит это сделать. Он может представить двухсвидетелей того, что господин Перегринус Тис в рождественскую ночь насильнозатащил к себе в дом красивую нарядную девушку.

Более для того, чтобы обнаружить полную абсурдность такогоутверждения, нежели для того, чтобы действительно расследовать это дело, советпостановил заслушать показания обоих указанных свидетелей. Один из них былсоседом господина Перегринуса Тиса, который в роковую рождественскую ночьслучайно в тот самый момент собирался войти в свой дом, а другой - ночнойсторож, оба они издалека наблюдали всю сцену, как Перегринус вносил к себетаинственную незнакомку, и теперь единогласно подтвердили, что господин Тисдействительно принес к себе в дом какую-то разряженную даму. Оба также обратиливнимание на то, что дама всячески отбивалась и жалобно стонала. На вопрос,почему же они не поспешили на помощь терпящей насилие женщине, они ответили,что это не пришло им в голову.

Показание свидетелей поставило совет в немалое затруднение,ибо господин Перегринус оказывался как будто действительно виновным впроступке, в котором его обвиняли. Кнаррпанти говорил, как Цицерон, идоказывал, что то обстоятельство, будто в настоящую минуту не обнаруженоисчезновения ни одной дамы в городе, само по себе еще ничего не говорит, таккак похищенная дама могла спастись из Перегринусова дома и умолчать опроисшествии из чувства чистой стыдливости. Кто эта дама и сколь были опасныдля общества другие любовные похождения господина Тиса, это, конечно, выяснитсяиз бумаг преступника, со своей же стороны он взывает к правосудию совета,который, конечно, не оставит безнаказанным ни одного достойного кары деяния.Совет постановил на первое время удовлетворить прошение достойного тайногосоветника, ввиду чего и последовало распоряжение о немедленном задержаниибедного Перегринуса Тиса и о конфискации его бумаг.

Возвратимся теперь к обоим друзьям, высунувшим свои головы,друг подле друга, из окон своих темниц.

Перегринус подробно рассказал приятелю, как по возвращенииво Франкфурт узнал, что остался круглым сиротой и как с тех пор посреди шумногогорода стал вести самую уединенную, безрадостную жизнь отшельника, предаваясьвоспоминаниям прежних дней.

- Да, да, - угрюмо отвечал ему Пепуш, - слышал я о том; мнерассказывали о всех твоих дурачествах, о том, как ты проводишь жизнь в детскихмечтаниях. Ты вознамерился быть каким-то героем простодушия и ребячества исмеешься над справедливыми требованиями, которые предъявляют к тебе жизнь иобщество. Ты задаешь воображаемые семейные пиры и потом раздаешь беднотедорогие вина и яства, которыми уставлял стол для твоих мертвецов. Тыустраиваешь сам для себя рождественскую елку и разыгрываешь из себя ребенка, азатем раздаешь бедным детям дорогие подарки, какие дарят только балованнымдетям в богатых домах родители. Но ты не соображаешь, что оказываешь беднякамплохую услугу, раздразнив их вкус разными сластями, после чего они ведь вдвойнепочувствуют свою несчастную судьбу, когда им с голоду опять придется жеватьбезвкусные куски, которых не станет есть ни одна разборчивая комнатнаясобачонка. О, до чего мне отвратительна эта кормежка бедняков, как я подумаю,что растраченного за один только день хватило бы для пропитания их умереннойпищей в течение нескольких месяцев! Ты задариваешь детей бедных родителейблестящими игрушками, а не подумаешь о том, что какая-нибудь деревяннаяраскрашенная сабля, тряпичная кукла, кукушка, жалкий пряник, подаренные имотцом и матерью, обрадуют их так же, если не больше. Твоими же проклятымимарципанами они объедаются до расстройства желудка, а твои блестящие подарки,которых они уже больше не получат, зарождают в их душе семя недовольства иропота. Ты богат, ты полон жизненных сил и сторонишься всякого общества,брезгаешь всяким дружеским сближением с людьми, искренне к тебе расположенными.Я верю, что смерть родителей могла потрясти тебя, но если бы каждый, понесячувствительную потерю, уползал как улитка в свою раковину, то свет, черт возьми,уподобился бы какой-то покойницкой, и я не стал бы в нем жить ни минуты. Нет,приятель, ты должен знать, что все это лишь проявление самого упрямогосебялюбия, которое только прикрывается глупой боязнью людей! Нет, нет,Перегринус, я не могу тебя больше уважать, не могу больше быть твоим другом,если ты не изменишь своего образа жизни и своего мрачного домашнего уклада.

Перегринус щелкнул пальцами, и мастер-блоха тотчас жевставил микроскопическое стекло в его глаз.

Мысли разгневанного Пепуша гласили: «Ну, не жалость ли, чтоэтот чуткий, умный человек мог впасть в такое заблуждение, которое грозитсвести на нет все лучшие его задатки и способности! Несомненно, однако, что егонежная, меланхолически настроенная душа не смогла перенести удара, нанесенногоему смертью родителей, и что он стал искать утешения в поступках, граничащих ссумасшествием. Он погиб, ежели я не спасу его. И я не отстану от него, я всамых резких красках распишу ему всю картину его глупостей, потому что ведь яценю и люблю его, как настоящий, истинный его друг».

Прочитав эти мысли, Перегринус убедился, что в угрюмомПепуше он вновь обрел своего старого, верного друга.

- Георг, - обратился к нему Перегринус, после того какмастер-блоха опять извлек микроскопическое стекло из его зрачка, - Георг, я ненамерен препираться с тобой по поводу предосудительности моего образа жизни,ибо знаю, что ты желаешь мне добра. Должен, однако, тебе сказать, что язадыхаюсь от радости, если могу сделать для бедных хоть один день счастливым, иесли это - проявление отвратительного себялюбия, хоть я тут вовсе не думаю осебе, - то я, во всяком случае, грешу бессознательно. Это цветы в моей жизни,которая вообще мне представляется мрачным, запущенным полем, заросшимчертополохом.

- Что говоришь ты? - запальчиво воскликнул Георг Пепуш. -Что говоришь ты о чертополохе? Почему ты презираешь чертополох ипротивопоставляешь его цветам? Или ты так несведущ в естественной истории и незнаешь, что чудеснейший цветок, какой только может быть на свете, есть цветокодного из чертополохов? Я разумею Cactus grandiflorus. А чертополох Цехеритразве не прекраснейший кактус во всей вселенной? Перегринус, я так долгоскрывал это от тебя, вернее должен был скрывать, потому что я сам этонедостаточно ясно еще сознавал, но теперь я прямо заявляю тебе, что я сам иесть чертополох Цехерит и не отказывался и никогда не откажусь от моих прав наруку дочери достойного короля Секакиса, прелестной, небесной принцессы Гамахеи.Я нашел ее, но в то же мгновение меня схватили эти дьявольские ночные сторожа ипотащили в тюрьму.

- Как, - вскричал Перегринус, остолбенев от изумления, - иты, Георг, запутан в эту удивительнейшую историю?

- В какую историю? - спросил Пепуш.

Перегринус не задумываясь, рассказал и своему другу, какраньше господину Сваммеру, все, что произошло сначала у переплетчикаЛэммерхирта, а затем в его собственном доме. Не умолчал он и о появлениимастера-блохи, утаив, впрочем, как и следовало ожидать, о таинственномстеклышке.

Глаза Георга сверкали, он кусал губы, бил себя по лбу и,когда Перегринус кончил, воскликнул в полной ярости: «Злодейка! обманщица!изменница!» И, желая выпить до последней капли весь кубок яду, которыйПерегринус поднес ему без всякого злого умысла, в самоистязании любовногоотчаяния Георг заставил повторить себе вновь весь рассказ о похождениях Дертьедо малейших подробностей. Слушая, он только бормотал: «В объятиях - на груди -пламенные поцелуи!» Затем он отпрянул от окна и начал бегать и скакать покомнате как бешеный.

Напрасно взывал к нему Перегринус, умоляя выслушать его,напрасно уверял, что имеет сообщить ему утешительную новость, - Пепуш былнеукротим.

В это время дверь комнаты Перегринуса отворилась, и вошедшийдепутат совета объявил господину Тису, что не найдено никакой законной причиныдля дальнейшего его задержания, почему он может возвратиться домой.

Свою свободу Перегринус первым делом использовал для того,чтобы предложить себя поручителем за заключенного Георга Пепуша, причем онзасвидетельствовал, что это действительно Георг Пепуш, с которым он жил втесной дружбе в Мадрасе и который известен ему как зажиточный человек снезапятнанной репутацией. О чертополохе Цехерите, прекраснейшем из всехкактусов, Перегринус благоразумно умолчал, понимая, что при настоящихобстоятельствах это могло бы скорее повредить, чем принести пользу его другу.

Мастер-блоха пустился в весьма поучительные философскиерассуждения, доказывая, что чертополох Цехерит, пусть внешне и кажется грубым инеподатливым, в сущности очень добр и рассудителен, хотя нередко и держит себядовольно-таки заносчиво. В сущности, чертополох с полным основанием порицалобраз жизни господина Перегринуса, пусть даже в несколько резких выражениях. Сосвоей стороны, он также бы посоветовал господину Перегринусу приобщиться кжизни.

- Поверьте мне, - говорил мастер-блоха, - поверьте мне,господин Перегринус, вам будет очень полезно оставить уединение. Прежде всего,вам нечего теперь робеть и смущаться, так как с таинственным стеклом в глазу выможете следить за мыслями людей, и, раз так, вы никогда, конечно, не сделаетеложного шага. С какой уверенностью и спокойствием вы можете теперь предстатьперед высокими особами, раз их сокровенные помыслы открыты вашим очам. Когда выбудете свободно вращаться среди людей и кровь ваша легче потечет по жилам,мрачная сосредоточенная задумчивость ваша пройдет и, что самое важное, - когдав вашем мозгу возникнут пестрым роем разные мысли и идеи, блестящий образпрекрасной Гамахеи поблекнет и тогда вам будет гораздо легче сдержать данноемне слово.

Господин Перегринус чувствовал, что оба они - Георг Пепуш имастер-блоха - желали ему только добра, и потому решил последовать их мудромусовету. Но чуть только до него доносился сладостный голос прекрасной еговозлюбленной, которая часто играла и пела, он не находил в себе сил выйти издома, обратившегося в рай для него.

Но наконец он преодолел себя и отправился на публичноегулянье. Мастер-блоха вставил ему стеклышко в глаз, сам же поместился в жабо,где ему можно было плавно покачиваться взад и вперед.

- Наконец-то я имею редкое удовольствие видеть опять моегомилого, доброго господина Тиса! Вы никуда не показываетесь, дорогой друг, и всетоскуют по вас. Зайдемте куда-нибудь выпить бутылочку вина за ваше здоровье,сердечнейший друг! Нет, как я рад, что увидал вас! - Так восклицал, идя емунавстречу, молодой человек, которого он видел всего два или три раза. А мыслиего гласили: «Вот показался наконец этот глупый мизантроп! Нужно, однако,подольститься к нему, потому что я имею в виду занять у него денег. Не станет жеон, черт возьми, принимать мое приглашение! У меня ни гроша в кармане, и ниодин трактирщик больше не верит мне в долг».

Две щегольски одетые девушки шли прямо навстречуПерегринусу. То были две сестры, дальние его родственницы.

- Ах, - воскликнула одна из них, смеясь, - ах, братец, вот ивы нам встретились наконец. О, как нехорошо с вашей стороны быть такимзатворником и никому не показываться на глаза. Вы не поверите, как маменькахорошо к вам относится, потому что вы такой умный человек. Обещайте мне поскореек нам прийти. Ну, поцелуйте же мне руку. - А мысли гласили: «Как, что это? Чтоприключилось с нашим кузеном? Я-то хотела хорошенько его напугать. Бывало, онбегал от меня, как и от каждой женщины, а теперь стоит и так чудно смотрит мнепрямо в глаза, да целует мне руку без всякого смущения. Уж не влюблен ли он вменя? Этого еще недоставало! Мать говорит, он чуточку придурковат. Невеликабеда, я все-таки пойду за него; глупый муж, если он только богат, как кузен,лучше всякого другого».

Другая сестра прошептала только, опустив глаза и покрасневкак маков цвет:

- Да, да, посетите нас поскорее, милый братец! - Мысли же еегласили: «Кузен красивый мужчина, не понимаю, почему мать называет его глупым ипошлым и не выносит его. Когда он придет к нам, он непременно влюбится в меня,потому что я самая красивая девушка во всем Франкфурте. Я пойду за него, потомучто хочу выйти замуж за богатого, чтобы спать до одиннадцати часов и носитьтакие же дорогие шали, как госпожа фон Лерснер».

Проезжавший мимо врач, заметив Перегринуса, остановил каретуи крикнул, высунувшись из окна:

- Доброго утра, милейший Тис! У вас чудесный вид! Дай богвам доброго здоровья. А если с вами что случится, вспомните обо мне, старомдруге вашего покойного батюшки. Такого здоровяка я быстро поставлю на ноги! Досвиданья! - А мысли были таковы: «Я уверен, что господин этот постоянно здоровтолько от скупости. Но у него такой бледный, расстроенный вид, мне кажется, унего что-то неладное с горлом. Ну, попадись он только в мои руки, не скоро онподымется опять с постели; поплатится он за свое упорное здоровье».

- Нижайшее вам почтение, господин Тис! - воскликнул вслед затем шедший к нему навстречу старый купец. - А я все бегаю, прямо замучили дела!Как премудро вы поступаете, отказавшись от вашего дела, хотя с вашимиспособностями вы непременно бы удвоили богатство вашего достойного родителя. -А мысли гласили: «Если бы только этот простофиля занялся делами, он мигом быпроспекулировал все свое богатство. То-то была бы радость! Старый папаша, длякоторого не было лучшего удовольствия, как без пощады разорять честных людей,желавших поправить свои дела маленьким банкротством, в гробу бы перевернулся».

Много еще не менее разительных противоречий между словами имыслями привелось наблюдать Перегринусу. Свои ответы он всегда сообразовывал стем, что его собеседники думали, а не с тем, что они говорили, так что те самиуже не знали, что и подумать о Перегринусе, раз он так проникает в их мысли. Вконце концов у господина Перегринуса голова кругом пошла от утомления. Онщелкнул пальцами, и стекло исчезло из зрачка его левого глаза.

Дома Перегринуса поразило престранное зрелище. Какой-точеловек стоял посреди сеней и не отводя глаз смотрел в стекло странной формы надверь комнаты господина Сваммера. А на двери радужными кругами играли зайчикии, собираясь в одну огненную пылающую точку, казалось, пронизывали дверьнасквозь. Как только это случалось, из комнаты слышались глухие вздохи,прерываемые болезненными стонами.

К ужасу Перегринуса, ему почудилось, что он узнает голосГамахеи.

- Что вам угодно? Что вы тут делаете? - обратился Перегринуск человеку, занимавшемуся в самом деле какими-то дьявольскими операциями,потому что все быстрее играли радужные круги, все пламеннее сливались в однуточку, пронизавшую дверь, все болезненнее раздавались из комнаты стоны.

- Ах, - сказал человек, складывая и поспешно припрятываясвои стекла, - ах, это вы, почтеннейший хозяин! Простите, дражайший господинТис, что я произвожу здесь свои операции без вашего любезного разрешения. Япобывал у вас, чтобы его испросить. Однако добрейшая Алина сказала мне, что выушли, а дело мое здесь внизу не терпело ни малейшего отлагательства.

- Какое дело? - спросил Перегринус довольно грубо. - Какоедело здесь внизу не терпит ни малейшего отлагательства?

- Разве вы не знаете, - продолжал человек с отталкивающейусмешкой, - разве вы не знаете, достойнейший господин Тис, что от меня сбежаламоя негодная племянница, Дертье Эльвердинк? Вы даже были задержаны как еепохититель, хотя и совершенно несправедливо, почему, если понадобится, я сбольшим удовольствием засвидетельствую вашу полную невиновность. Не к вам, а кгосподину Сваммердаму, бывшему когда-то моим другом, а теперь обратившемуся вмоего врага, бежала вероломная Дертье. Я знаю, она сидит здесь в комнате, иодна - господин Сваммердам вышел. Проникнуть внутрь я не могу, потому что дверькрепко-накрепко заперта, а я слишком добродушный человек, чтобы прибегнуть квзлому. Вот я и позволил себе немножко помучить малютку моими оптическимипытками. Пусть она знает, что я ее господин и хозяин, какой бы там принцессойона себя ни воображала!

- Вы черт! - вскричал Перегринус в сильнейшей ярости. - Вычерт, милостивый государь, а не господин и хозяин прекрасной, небесной Гамахеи.Вон из моего дома! занимайтесь где вам угодно вашими сатанинскими операциями, аздесь вам не добиться удачи, об этом уж я позабочусь.

- Не горячитесь, - сказал Левенгук, - не горячитесь же,дражайший господин Тис, я человек совсем безобидный и никому не желаю зла. Вы ине подозреваете, за кого вы заступаетесь. Ведь это маленькое чудовище,маленький василиск - то существо, что сидит там в комнате в образепрелестнейшей женщины. Если ей уже решительно не нравилось житье у меня,скромного человека, пусть ее убежала бы даже, но зачем она, эта вероломнаяизменница, украла у меня драгоценнейшее мое сокровище, лучшего друга души моей,без которого я не могу жить, не могу существовать? Зачем похитила она у менямастера-блоху? Вы не поймете, почтеннейший, что я разумею, но...

Тут мастер-блоха, спрыгнувший тем временем с жабо господинаПерегринуса и занявший более надежное и удобное место в его галстуке, не смогудержаться, чтобы не разразиться тонким, язвительным смехом.

- А, - воскликнул Левенгук, вздрогнув как от внезапногоиспуга, - а! что это было! - возможно ли? - да, здесь, на этом самом месте! -позвольте-ка, почтеннейший господин Перегринус! - И Левенгук протянул руку,подошел вплотную к Перегринусу и намеревался уже схватиться за его галстук.

Но Перегринус ловко от него увернулся, крепко схватил его ипотащил к входной двери, чтобы без дальнейших рассуждений вытолкать его вон.Как раз в тот момент, когда Перегринус и беспомощно барахтавшийся Левенгукнаходились у самой двери, она вдруг растворилась снаружи, и в сени ворвалсяГеорг Пепуш, а за ним господин Сваммердам.

Чуть только Левенгук завидел своего врага Сваммердама, как,собрав последние силы, вырвался из рук Перегринуса, отскочил назад и загородилспиной дверь роковой комнаты, в которой сидела прекрасная пленница.

Увидев это, Сваммердам вытащил из кармана маленькуюподзорную трубку, раздвинул ее во всю длину и стал наступать на врага, громковосклицая:

- Ну, потягаемся, проклятый, если у тебя хватит смелости!

Левенгук проворно выхватил такой же инструмент, так же егораздвинул и закричал:

- Что ж, выходи, я готов, сейчас почувствуешь мою силу!

Тут оба они приставили подзорные трубки к глазам и яростнонапали друг на друга, нанося убийственные удары, причем посредством сдвигания ираздвигания они то сокращали, то удлиняли свое оружие. Они делали финты,парады, вольты - короче говоря, применяли все приемы фехтовального искусства иприходили все в больший и больший азарт. Получивший удар пронзительновскрикивал, подскакивал и делал самые удивительные прыжки, антраша, пируэты,точно лучший солист парижского балета, пока противник не приводил его воцепенение, устремив на него укороченную трубку. Получал удар этот последний, ис ним повторялась та же история. Так обменивались они дикими прыжками,сумасшедшими ужимками, бешеными криками; пот катил градом с их лбов, налившиесякровью глаза вылезли из орбит, и так как, кроме их обоюдного взглядывания другна друга через подзорные трубки, нельзя было заметить никакой другой причины ихвиттовой пляски, то их можно было принять за бесноватых, выскочивших из домаумалишенных. Впрочем, вся эта сцена была презабавна.

Господину Сваммердаму наконец удалось-таки оттеснить злогоЛевенгука с его позиции перед дверью, которую он отстаивал с необычнымупорством, и перенести борьбу в глубину сеней. Тут Георг Пепуш улучил момент,толкнул освободившуюся дверь, которая вовсе даже не была заперта ни на замок,ни на задвижку, и проскользнул в комнату. Но он сейчас же выскочил оттуда назадс криком: «Она бежала - она бежала!» - и с быстротой молнии бросился вон издома. Тем временем оба противника, Левенгук и Сваммердам, тяжко поразили другдруга, ибо оба они прыгали и танцевали самым бешеным образом, сопровождая всеэто воем и криками, какие вряд ли уступали воплям грешников в аду.

Перегринус положительно не знал, что предпринять, чтобыразнять разъяренных врагов и тем положить конец всему зрелищу, столь жесмешному, сколь и ужасному. Наконец оба они, заметив, что дверь в комнатурастворена настежь, забыли и битву и боль свою, спрятали гибельное оружие иустремились в комнату.

Сердце так и упало у господина Перегринуса Тиса, когда онсообразил, что красавица ускользнула из дома, и он стал проклинатьотвратительного Левенгука. Тут послышался вдруг на лестнице голос Алины. Онагромко смеялась и приговаривала: «Чего только не случается! Ну и чудеса! - дакто ж бы это мог и подумать!»

- Что такое, - спросил Перегринус растерянно, - что такоеопять за чудеса?

- О милый мой господин Тис, - закричала ему старуха, - идитеже скорее наверх, скорее в вашу комнату!

Когда же старуха, лукаво хихикая, отворила ему дверь егокомнаты и он вошел в нее, о чудо из чудес! - ему навстречу порхнула прелестнаяДертье Эльвердинк, одетая в то самое обольстительное платье из серебрянойтафты, в каком он видел ее в тот раз у господина Сваммера.

- Наконец-то, наконец-то я снова вижу тебя, мой сладостныйдруг, - прошептала малютка и прижалась к Перегринусу так близко, что, несмотряна свои добрые намерения, он не мог не обнять ее с величайшей нежностью. Вглазах у него помутилось от любовного восторга и счастия.

Нередко, однако, случается, что человек в высшем упоениинесказанного блаженства наткнется носом на что-нибудь твердое и, пробужденныйземною болью, низвергнется из области потусторонних грез сразу в посюстороннююобыденность. Так было и с господином Перегринусом. А именно, склонившись кДертье, чтобы поцеловать ее сахарные уста, он ужасно ушиб свой, весьмапочтенных размеров, нос о блестящую бриллиантовую диадему, которую малютканосила в своих черных кудрях. Боль от удара об острые граненые камни настолькоотрезвила его, что он смог обратить внимание на диадему. Диадема же напомнилаему о принцессе Гамахее и обо всем, что рассказал ему мастер-блоха об этомобольстительном существе. Он рассудил, что принцесса, дочь могущественногокороля, никоим образом не может придавать ценность его любви и что все еелюбовное к нему отношение самый лицемерный обман, рассчитанный на то, чтобыпредательски вновь завладеть волшебной блохой. От этого рассуждения кровьзаледенела у него в жилах, и если его любовный пламень не совсем потух, товсе-таки значительно поостыл.

Перегринус легонько высвободился из любовных объятий малюткии тихо заговорил, потупив глаза:

- Ах, боже мой! Да ведь вы дочь могущественного короля Секакиса,прекрасная, великолепная, дивная принцесса Гамахея! Простите, принцесса, что,будучи не в силах побороть охватившее меня чувство, я поступил так глупо, такбезумно. Но вы сами, ваша светлость...

- Что, - перебила Перегринуса Дертье Эльвердинк, - чтоговоришь ты, мой милый друг? Я - дочь могущественного короля? Я - принцесса? Ноя ведь твоя Алина, которая будет любить тебя до безумия, если ты - но что жеэто со мной? Алина, королева Голконды? она ведь давно уже у тебя; я говорила сней. Такая добрая, милая женщина, только вот состарилась и уж далеко не такхороша, как во время своей свадьбы с французским генералом! Увы! верно, я ненастоящая, верно, я никогда не царствовала в Голконде? Увы мне!

И малютка закрыла глаза и зашаталась. Перегринус перенес еена софу.

- Гамахея, - продолжала она говорить, точно сомнамбула, -Гамахея, сказал ты? Гамахея, дочь короля Секакиса? Да, я вспоминаю себя вФамагусте! - я была, собственно, чудным тюльпаном - но нет, уже тогда ячувствовала в груди моей и страстное томление и любовь - довольно, довольно обэтом!

Малютка умолкла - казалось, она совсем засыпала. Перегринусотважился на опасное дело - уложить ее поудобнее. Но, чуть только он бережнообнял красотку, как больно уколол палец о не замеченную им булавку.

По привычке прищелкнул он большим пальцем. А мастер-блохапринял это за условный знак и мигом вставил микроскопическое стекло ему взрачок.

Как и всегда, Перегринус увидел за роговой оболочкой глазстранное сплетение нервов и жилок, уходивших в самую глубь мозга. Но в этомсплетении извивались еще блестящие серебряные нити, в добрую сотню раз болеетонкие, чем нити самой тончайшей паутины. Они казались бесконечными, иботянулись из мозга в какую-то область, недоступную созерцанию дажемикроскопического глаза, и, будучи, быть может, мыслями высшего порядка,вносили полную путаницу в мысли более простые и уловимые. Перегринус виделпестрые цветы, принимавшие облик людей, видел людей, растворявшихся в земле изатем выглядывавших из нее в виде блестящих камней и металлов. А среди нихдвигались разные причудливого вида звери, бесконечное число раз менявшие свойобраз и говорившие на диковинных языках. Ни одно явление не согласовалось сдругими, и в жалостных, раздирающих душу стонах, оглашавших воздух, казалось,находил свое выражение диссонанс явлений. Но это именно разногласие придавалотолько еще большую прелесть глубокой основной гармонии, победоноснопрорывавшейся наружу вечной, несказанной радостью и объединявшей все то, чтоказалось раздвоенным.

- Не заблуждайтесь, - шептал мастер-блоха, - незаблуждайтесь, добрейший господин Перегринус, то, что вы сейчас созерцаете, это- сонные мысли. Может быть, за ними и кроется нечто большее, но теперь не времязаниматься дальнейшим исследованием. Разбудите только обольстительную малютку,назвав ее настоящим именем, и расспрашивайте ее, о чем вам угодно.

Малютка носила разные имена, и потому легко представить, чтоПерегринусу трудно было найти настоящее. Недолго думая, однако, он воскликнул:

- Дертье Эльвердинк! Милая, прелестная девушка. Неужели этоне обман? Возможно ли, что ты действительно меня любишь?

В то же мгновение малютка пробудилась от своих сонных грез,открыла глазки и, устремив на Перегринуса сияющий взгляд, заговорила:

- Да может ли быть в том какое-нибудь сомнение, мойПерегринус? Разве решится девушка на то, на что я решилась, если любовь непылает в ее груди? Перегринус, я люблю тебя, как никого другого на свете, иесли ты хочешь быть моим, то и я - твоя всем сердцем и душою и останусь у тебяпотому только, что не могу расстаться с тобою, а вовсе не по той причине, чтохочу избавиться от тирании дяди.

Серебряные нити исчезли, и пришедшие в порядок мысли былитаковы: «Как же это случилось? Сперва я прикидывалась, что люблю его, толькодля того, чтобы вернуть себе и Левенгуку мастера-блоху, а теперь я в самом делеего полюбила. Я попалась в собственные сети. Я больше уже не думаю омастере-блохе; мне хотелось бы вечно принадлежать этому человеку, который, оказывается,мне милее всех, кого я до сих пор встречала».

Можно себе представить, какой восторг воспламенили эти мыслив душе Перегринуса. Он упал на колени перед прелестницей, стал осыпать ее ручкигорячими поцелуями, называл ее своим блаженством, своим счастьем, своимбожеством.

- Ну, - шептала малютка, тихо привлекая его к себе, - ну,мой милый, мой дорогой, теперь ты, конечно, не откажешь мне в моей просьбе, отисполнения которой зависит все спокойствие, мало того - вся жизнь твоейлюбимой.

- Требуй, - отвечал Перегринус, нежно обнимая малютку, -требуй всего, что ты хочешь, жизнь моя, малейшее твое желание - для меня закон.Все, что только есть у меня самого дорогого, все я с радостью принесу в жертвутвоей любви.

«Увы мне, - прошептал мастер-блоха. - Кто бы подумал, чтоковарная победит. Я погиб!»

- Слушай же, - продолжала малютка, ответив пламеннымипоцелуями на горячие поцелуи Перегринуса, которые он запечатлел на ее губах, -слушай же, я знаю, каким образом...

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел господин ГеоргПепуш.

- Цехерит! - вскричала малютка в отчаянии и без чувств упалана софу.

Чертополох же Цехерит кинулся к принцессе Гамахее, схватилее на руки и с быстротою молнии выбежал с нею из комнаты.

На этот раз мастер-блоха был спасен.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПЯТОЕ

Весьма примечательное ведение следствия и дальнейшеемудрое и рассудительное поведение господина тайного советника Кнаррпанти. -Мысли молодых поэтов-»энтузиастов» и дам-писательниц. - Размышления Перегринусао своей жизни и ученость и рассудительность мастера-блохи. - Редкая добродетельи стойкость господина Тиса. - Неожиданный исход опасной и трагической сцены.

Благосклонный читатель, верно, помнит, что бумаги господинаПерегринуса Тиса были конфискованы для следствия по делу о преступлении,которое вовсе не было совершено. Как депутат совета, так и тайный советникКнаррпанти внимательно перечли все записки, все письма, даже все мелкие заметки(не исключая списков белья для стирки и кухонных счетов), находившиеся вбумагах Перегринуса, но пришли в своем обследовании к совершеннопротивоположным заключениям.

А именно, депутат доказывал, что в бумагах этих несодержалось ни одного слова, которое могло бы иметь хоть какое-нибудь отношениек преступлению, вменявшемуся в вину Перегринуса. Напротив, зоркое соколиное окогосподина тайного советника Кнаррпанти обнаружило много такого в бумагахгосподина Перегринуса Тиса, что выставляло его человеком в высокой степениопасным. Когда-то в ранней своей юности Перегринус вел дневник; в дневнике жеэтом имелось множество компрометирующих заметок, которые в отношении похищениямолодых женщин не только бросали крайне невыгодный свет на его образ мыслей, нои ясно указывали, что он уже не раз совершал такого рода преступления.

Так, в одном месте значилось: «Есть что-то высокое ипрекрасное в этом Похищении». Далее: «Но ту я похитил, что краше всех!» Далее: «Япохитил у него эту Марианну, эту Филину, эту Миньону!» Далее: «Я люблю этипохищения». Далее: «Юлию во что бы то ни стало должно было похитить, и это действительнослучилось, так как я заставил замаскированных людей напасть на нее и утащить вовремя одинокой прогулки в лесу». Кроме этих решающего значения мест, в дневникенашлось также письмо приятеля с весьма компрометирующей фразой: «Я просил бытебя похитить у него Фридерику, как и где ты только сможешь».

Все приведенные выражения, равно как и добрая сотня другихфраз, где встречались слова: похищение, похитить, похитил, - мудрый Кнаррпантине только подчеркнул красным карандашом, но и переписал, сведя их воедино, наособый лист бумаги, что имело вид весьма эффектный. Последней работой тайныйнадворный советник был особенно удовлетворен.

- Взгляните-ка сюда, - сказал Кнаррпанти депутату совета, -взгляните-ка сюда, почтеннейший коллега, ну, разве я был не прав? ЭтотПерегринус Тис - ужасный, отвратительный человек, прямо-таки настоящий донжуан.Кто знает, где искать теперь всех жертв его похоти, этих несчастных Марианну,Филину и как бы там они ни назывались. Настало крайнее время пресечь егобесчинства, иначе этот опасный человек своими похищениями повергнет в плач игоре весь благословенный град Франкфурт. Какая чудовищная картина преступленийвырисовывается уже по этим его собственным признаниям! Взгляните хотя бы на этоместо, дражайший коллега, и судите сами, что за ужасные замыслы таит этотПерегринус.

Место дневника, на которое мудрый тайный надворный советникКнаррпанти обратил внимание депутата совета, гласило: «Сегодня я был, ксожалению, в убийственном настроении». Слова «в убийственном» были триждыподчеркнуты, и Кнаррпанти полагал, что речь здесь идет о человеке с преступныминамерениями, который сожалеет, что сегодня ему не удалось совершить убийство.

Депутат вторично высказал свое мнение, что в бумагахгосподина Перегринуса Тиса все-таки нет ни малейшего намека на какое-нибудьпреступление. Кнаррпанти весьма недоверчиво покачал головой, и тогда депутатпопросил его еще раз выслушать все те места, которые тот сам выделил какподозрительные, но уже в более точном и полном контексте.

Благосклонный читатель сейчас сам убедится в высокойпроницательности Кнаррпанти.

Депутат открыл компрометирующий дневник и прочел: «Сегодня вдвадцатый раз смотрел я Моцартову оперу «Похищение из сераля», и все с тем жевосторгом. Есть что-то высокое и прекрасное в этом Похищении «. Далее:

Фиалки, вы милы

Мне все до единой,

Но ту я похитил,

Что краше других.

Далее: «Я похитил у него эту Марианну, эту Филину, этуМиньону , ибо он уж очень погрузился в эти образы, фантазировал о старомарфисте и ссорился с Ярно. Вильгельм Мейстер - не книга для тех, кто только чтооправился от тяжелой нервной болезни». Далее: «Похищение Юнгера -отличная комедия. Я люблю эти похищения , потому что они придают особуюжизнь интриге». Далее: «Недостаточно обдуманный план поставил меня в тупик. Юлиюво что бы то ни стало должно было похитить, и это действительно случилось, таккак я заставил замаскированных людей напасть на нее и утащить во время одинокойпрогулки в лесу . Я необычайно радовался этой новой идее, которую я развилс достаточной обстоятельностью. Вообще эта трагедия была презабавная пачкотнявдохновенного мальчика, и я жалею, что бросил ее в огонь». Письмо было таково: «Какчасто ты видаешь Фридерику в обществе, ты, счастливец! Наверное, Мориц никогоне подпускает и завладевает всем ее вниманием. Не будь ты таким робким и такимженоненавистником, я бы просил тебя похитить у него Фридерику, как и гдетолько сможешь «.

Кнаррпанти, однако, стоял на своем. Он утверждал, что иконтекст ничуть не меняет дела, ибо в том и заключается особливая хитростьпреступника: он так затемняет смысл фразы, что на первый взгляд она можетпоказаться совершенно безразличной и даже невинной. В виде особогодоказательства такой хитрости глубокомысленный Кнаррпанти обратил вниманиедепутата на один стих, встретившийся в бумагах Перегринуса, в котором шла речьо постоянных ухищрениях судьбы. И немало гордился Кнаррпанти тоюпроницательностью, с которой он тотчас же распознал, что слово «похищение» вэтом стихе изменено, чтобы отвлечь от него внимание и подозрение.

Совет все-таки не пожелал входить в дальнейшее обсуждениедела об обвиняемом Перегринусе Тисе, и правоведы применили к данному случаюодно выражение, которое уже потому здесь будет уместно привести, что оно чудновыделяется в сказке о повелителе блох, и если главным и существенным украшениемсказки является чудесное, то и чудное, как приятный завиток, не следуетустранять из нее. Они (то есть правоведы) изрекли, что в обвинительном акте нехватает одного, именно corpus delicti 2;но мудрый советник Кнаррпанти продолжал твердо стоять на своем, говоря, чтоплевать ему на delictum, иметь бы только в руках самое corpus 3,ибо corpus и есть опаснейший похититель и убийца, господин Перегринус Тис.Издатель просит тех из своих благосклонных читателей, кои незнакомы сюриспруденцией, особенно же каждую из своих прекрасных читательниц, обратитьсяза разъяснением этого места к какому-нибудь юному правоведу. Сей правоведтотчас же приосанится и начнет: «В правоведении именуется...» - и т. д.

Достаточным поводом для допроса господина Перегринуса Тисадепутат считал только лишь ночное происшествие, о котором дали показаниясвидетели.

Перегринус попал в немалое затруднение, когда депутат сталдопрашивать его относительно того, как было дело. Он чувствовал, что ежели онни в чем решительно не отступит от истины, то весь рассказ его именно потому ипокажется лживым или по меньшей мере в высшей степени неправдоподобным. Онпочел поэтому за самое благоразумное обо всем умолчать и построил свою защитуна том, что, покуда не установлен самый факт преступления, в котором егообвиняют, он не считает нужным давать объяснения по поводу тех или иныхпроисшествий в своей жизни. Это заявление обвиняемого привело Кнаррпанти вполный восторг, как подтверждающее все его подозрения.

Он довольно-таки откровенно высказал депутату, что тот неумеет как следует взяться за дело, депутат же был достаточно умен и понял, чтоесли поручить вести допрос самому Кнаррпанти, то Перегринусу это не только неповредит, но скорее даже решит все дело в его пользу.

Проницательный Кнаррпанти имел наготове не меньше сотнивопросов, которыми он атаковал Перегринуса и на которые действительно частонелегко было ответить. Преимущественно они были направлены на то, чтобывыведать, о чем думал Перегринус как вообще всю свою жизнь, так, вчастности, при тех или других обстоятельствах, например при записыванииподозрительных слов в свой дневник.

Думание, полагал Кнаррпанти, уже само по себе, как таковое,есть опасная операция, а думание опасных людей тем более опасно. Далее задавалон и такие лукавые вопросы, как, например, кто был тот пожилой человек в синемсюртуке и с коротко остриженными волосами, с которым он двадцать четвертогомарта прошлого года за обеденным столом договорился о лучшем способеприготовления рейнской лососины? Далее: не очевидно ли для него самого, что всетаинственные места в его бумагах справедливо возбуждают подозрение, ибо все то,что им было оставлено незаписанным, могло содержать много еще болееподозрительных вещей и даже полное сознание в содеянном преступлении?

Такой способ ведения допроса, да и собственная персонатайного советника Кнаррпанти показались Перегринусу столь странными, что егоохватило любопытство узнать подлинные мысли этого хитрейшего крючка.

Он щелкнул пальцами, и послушный мастер-блоха мигом вставилв зрачок ему микроскопическое стекло.

Мысли Кнаррпанти гласили приблизительно следующее: «У меня ив мыслях не было, что молодой человек похитил, даже мог похитить нашупринцессу, которая уже несколько лет как удрала с бродячим комедиантом. Но мненельзя было упускать случай поднять шум для восстановления своей репутации. Мойгосударь стал проявлять ко мне равнодушие, и при дворе уже называли меняскучным фантазером и даже частенько находили глупым и пошлым, а между тем никтоеще не превзошел меня ни умом, ни вкусом, никто не знает, как я, всех техмаленьких услуг, которыми приобретают милость у государя. Не помогал ли я личнокняжескому камердинеру при церемонии чистки сапог? И тут как небесный дарсвалилась эта история с похищением. Своим донесением о том, что я напал на следбежавшей принцессы, я сразу вернул себе положение, которое было уже потерял.Опять уже находят меня умным, мудрым, ловким, а главное, столь преданнымгосударю, что присваивают мне имя опоры государства, на которой покоитсявсеобщее благоденствие.

Из этой канители не выйдет ровно ничего, да и не можетвыйти, так как подлинно случившееся похищение не удастся приписать этомугосподину, но это не играет никакой роли. Именно поэтому я и помучаю сейчасмолодчика таким перекрестным допросом, как один только я умею. Ибо чем больше ятут постараюсь, тем выше будет и похвала мне за проявленные мною интерес к делуи ревность ко благу моего государя. Мне бы только добиться, чтобы молодчикрастерялся, и выжать из него несколько заносчивых ответов. Тогда я жирно подчеркнуих красным карандашом, присовокуплю соответственные примечания и представлю втаком двусмысленном свете нашего молодца, что все только рты разинут. А отсюдаподымется дух ненависти, который навлечет на его голову всякие беды ивосстановит против него даже таких беспристрастных, спокойных людей, как этотгосподин депутат. Да здравствует искусство бросать черную тень на самыебезобидные вещи! Таким даром наделила меня природа, и в силу его я разделываюсьс моими врагами, а сам продолжаю благоденствовать. Меня потешает, что советдиву дается на мое рвение к раскрытию всей истины, тогда как я думаю только осебе и рассматриваю все дело как средство усилить свое влияние при дворе иполучить возможно больше и похвал и денег. Пусть даже ничего из этого невыйдет, и все-таки никто не скажет, что мое усердие пропало даром, а скорее ужнайдут, что я был прав, приняв все меры к тому, чтобы помешать этому плутуПерегринусу Тису впоследствии действительно похитить уже похищенную принцессу».

Естественно, что Перегринус, прозрев таким образом мысливеликолепного тайного советника, сумел сохранить надлежащее самообладание и,вместо того чтобы растеряться, чего так добивался Кнаррпанти, своиминаходчивыми ответами посрамил все его остроумие.

Депутат совета был, кажется, весьма тем порадован. И послетого как Кнаррпанти закончил свой нескончаемый допрос - главным образом потому,что ему не хватило дыхания, - Перегринус, безо всякого к тому понуждения, внемногих словах рассказал депутату о том, что молодая дама, которую он принес ксебе в дом в ту рождественскую ночь по ее же настоятельной просьбе, была не ктоиная, как племянница оптического мастера Левенгука, по имени Дертье Эльвердинк,и что ныне она находится у своего крестного отца, господина Сваммера,снимающего квартиру в его доме.

Показание признали соответствующим истине, и на этомдостопримечательное дело о похищении было закончено.

Кнаррпанти, правда, настаивал на дальнейшем допросе изачитал совету весь свой остроумнейший протокол, но это образцовое произведениевызвало общий громкий смех. Вслед за тем совет также постановил предложитьгосподину тайному надворному советнику Кнаррпанти оставить Франкфурт и личнопередать своему государю достопримечательнейший протокол всего дела какдостойный результат усердия и как доказательство его проницательности ислужебного рвения. Необычайный процесс о похищении стал предметом общихразговоров по всему городу, и Кнаррпанти не мог не обратить внимания, к немалойсвоей досаде, что при встрече с ним прохожие, в знак своего нескрываемогоотвращения, зажимали носы, если же он садился за общий стол в гостинице, егососеди немедленно покидали свои места. Скоро он убрался вон из города. Такпришлось Кнаррпанти со стыдом и срамом очистить то поле битвы, на котором оннадеялся пожать лавры.

Нужно сказать, что рассказанные на последних страницахсобытия заняли в действительности немало дней, ибо ясно, что Кнаррпанти не смогбы в короткий срок написать объемистый фолиант. А фолиантом смело можно былоназвать его достопримечательный протокол за его почтенные размеры. Ежедневныеприставания Кнаррпанти и все его глупейшее, самоуверенное поведение возбудилиглубокое негодование в Перегринусе; недовольство его усугублялось еще тем, чтоон пребывал в полной неизвестности относительно судьбы своей красавицы.

Как было сообщено благосклонному читателю в конце четвертогоприключения, Георг Пепуш с молниеносной быстротой похитил малютку из объятийвлюбленного Перегринуса, остолбеневшего от изумления и ужаса.

Когда Перегринус пришел наконец в себя, вскочил и бросилсявдогонку за разбойником, в доме уже была мертвая тишина. На повторный громкийего зов старая Алина притащилась, шлепая туфлями, из отдаленной комнаты и сталауверять, что ничего не слыхала и не видала.

Потеря Дертье довела Перегринуса почти до исступления. Номастер-блоха нашел для него слова утешения. «Вы еще даже не знаете, - произнесон тоном, который мог бы ободрить и самого безутешного, - вы еще даже незнаете, дорогой мой господин Перегринус Тис, действительно ли Дертье Эльвердинкпокинула ваш дом. Насколько я понимаю в этих делах, она должна быть совсемнеподалеку; своим чутьем я угадываю ее близость. Но если только вы доверяетемоей дружбе, послушайтесь моего совета: предоставьте Дертье ее судьбе. Поверьтемне, эта крошка - существо в высшей степени непостоянное: может статься, чтоона и полюбила вас сейчас, как вы изволили мне доложить, но надолго ли? И васэто неминуемо повергнет в такую тоску и печаль, что вам грозит потерятьрассудок, как это случилось с чертополохом Цехеритом. Еще раз говорю вам,оставьте ваше затворничество. Вам же самому будет тогда гораздо лучше. Много лидевушек видели вы на своем веку, что считаете Дертье такой красавицей, какой исвет не производил; вы думаете, что только Дертье может любить вас, а обращалисьли вы до сих пор к какой-нибудь женщине со словами любви? Ступайте, ступайте всвет, Перегринус, опыт убедит вас, что мир не так плох, как вам кажется. Выкрасивый, статный мужчина, и не будь я мастер-блоха, со всем присушим мне умоми проницательностью, если ошибусь, говоря, что вам еще улыбнется счастье любвисовсем по-иному, чем вы сейчас можете предполагать».

Перегринус уже проложил себе дорогу тем, что побывал напубличном гулянье, и теперь ему было не так трудно решиться на посещенияобщества, коего он раньше избегал. Мастер-блоха оказывал ему при этом большиеуслуги своим микроскопическим стеклом, и Перегринус завел в это время дневник,занося в него те удивительнейшие и забавнейшие контрасты между словами имыслями, которые наблюдал ежедневно. Быть может, издатель необычайной сказки,именующейся «Повелитель блох», найдет впоследствии случай опубликовать многиедостопримечательные места этого дневника; но здесь это задержало быповествование и потому было бы неприятно благосклонному читателю. Можно сказатьтолько одно, что многие изречения с относящимися к ним мыслями сделалисьстереотипными. Так, например, фразе: «Не откажите мне в вашем совете» -соответствовала мысль: «Он достаточно глуп, думая, что мне действительно нуженего совет в деле, которое мною уже решено, но это льстит ему!»; «Я совершеннополагаюсь на вас!» - «Я давно знаю, что ты прохвост» и т. д. Наконец, нужно ещезаметить, что многие при его микроскопических наблюдениях повергали Перегринусав немалое затруднение. То были, например, молодые люди, которые от всегоприходили в величайший энтузиазм и разливались кипучим потоком самого пышногокрасноречия. Среди них красивее и мудренее всего выражались молодые поэты,преисполненные фантазии и гениальности и обожаемые преимущественно дамами. Водном ряду с ними стояли женщины-писательницы, которые, как говорится,хозяйничали, будто у себя дома, в самых что ни на есть глубинах бытия, во всехтончайших философских проблемах и отношениях социальной жизни и рассуждали обовсем этом в таких эффектных выражениях, точно произносили воскресную проповедь.Если Перегринусу показалось удивительным, что серебряные нити уходили из мозгаГамахеи в какую-то неисследованную область, то не менее его поразило и то, чтооткрылось ему в мозгу у этих людей. Он увидел и у них странное переплетениежилок и нервов, но тут же заметил, что как раз при самых красноречивыхразглагольствованиях их об искусстве, науке, вообще о высших вопросах жизни,эти нервные нити не только не проникали в глубь мозга, но, напротив, развивалисьв обратном направлении, так что не могло быть и речи о ясном распознании ихмыслей. Он сообщил это свое наблюдение мастеру-блохе, сидевшему, пообыкновению, в складке его галстука. Мастер-блоха выразил мнение, чтопринимаемое Перегринусом за мысли были вовсе не мысли, а только слова, тщетностаравшиеся стать мыслями.

Многое забавляло и веселило господина Перегринуса Тиса вобществе, а между тем и его верный спутник, мастер-блоха, немало посбавил своейпрежней серьезности и выказал себя лукавым маленьким сластолюбцем, своего родаaimable rou 4.Он не мог видеть ни одной стройной женской шейки, ни одного белого затылка,чтобы при первом удобном случае не перепрыгнуть из своего укромного уголка насоблазнительное местечко, где он умел замечательно ловко ускользать отпреследования тоненьких пальчиков. Маневр этот имел двоякую цель. Во-первых, онсам находил в этом наслаждение, а затем хотел привлечь и взор Перегринуса напрелести, которые могли бы затмить образ Дертье. Впрочем, все это были,казалось, напрасные старания, ибо ни одну из дам, к которым Перегринусприближался теперь без всякой робости и с полной непринужденностью, не находилон равной по красоте и привлекательности своей маленькой принцессе. Всего жеболее укрепляло его любовь к малютке то обстоятельство, что ни у кого другогоон не встречал такого полного согласования слов и мыслей в свою пользу, как унее. Ему казалось, что он никогда не сможет ее забыть, и откровенно этовысказывал. И это немало беспокоило мастера-блоху.

Однажды Перегринус заметил, что старая Алина чему-то лукавопосмеивается, чаще обыкновенного нюхает табак, покашливает, бормочет что-тоневнятное - короче, всем своим поведением показывает, что у нее есть что-тотакое на сердце, что очень бы хотелось ей разболтать. При этом на все, кстати инекстати, у нее был только один ответ: «Да! - как знать, подождем - увидим!»

- Ну, полно же, - вскричал наконец, потеряв терпение,Перегринус, - ну, полно же, Алина, скажи лучше прямо, что случилось, чем ходитьвокруг да около с таинственными минами.

- Ах! - воскликнула старуха, сжимая свои костлявые кулаки. -Ах, наша-то миленькая, хорошенькая сахарная куколка, ах она ненаглядная!

- О ком ты говоришь? - досадливо перебил Перегринус старуху.

- Ай, ай, ай, - продолжала старуха, ухмыляясь, - ай, ай, ай,да о ком же мне говорить-то, господин Тис, как не о нашей милой принцессе, какне о вашей милой невесте, что там внизу у господина Сваммера.

- Несчастная, - возопил Перегринус, - несчастная, она -здесь, здесь в доме, и ты лишь теперь говоришь мне о том?

- Да где же еще, - возразила старуха, нимало не теряя своегобезмятежного спокойствия, - да где же еще и быть принцессе, как не здесь, гдеона обрела свою мать.

- Как! - вскричал Перегринус. - Как! что говоришь ты, Алина?

- Да, - сказала старуха, высоко подняв голову, - да, Алина,это мое настоящее имя, и кто знает, что еще не замедлит открыться перед вашейсвадьбой.

Не обращая ни малейшего внимания на нетерпение Перегринуса,заклинавшего ее всеми святыми говорить, продолжать свой рассказ, старухапреспокойно уселась в кресло, вытащила табакерку, взяла добрую понюшку табаку изатем принялась обстоятельно и многоречиво доказывать ему, что нет большего ивреднейшего порока, чем нетерпение.

- Спокойствие, - говорила она, - спокойствие, сыночек, тебенужнее всего, иначе тебе грозит опасность все потерять в то самое мгновение,когда думаешь, что всего уже достиг. Прежде чем ты услышишь от меня хоть однословечко, ты должен усесться вон там, как послушное дитя, и ни одним словом неперебивать моего рассказа.

Что оставалось Перегринусу, как не повиноваться старухе,которая, как только Перегринус уселся, поведала ему немало диковинных иневероятных вещей.

По рассказу старухи, оба почтенных господина, Сваммердам иЛевенгук, продолжали свою драку и в комнате, причем ужасно шумели ибесновались. Потом вдруг все стихло, только глухое стенание возбудило опасениястарухи, не ранен ли кто-нибудь из них насмерть. Любопытствуя, она сталасмотреть в замочную скважину и увидела совсем не то, что ожидала. Сваммердам иЛевенгук схватили Георга Пепуша и терли и давили его своими кулаками так, чтоон становился все тоньше, причем он-то и издавал те стенания, что донеслись достарухи. Когда наконец Пепуш стал тонок, как стебель чертополоха, онипопытались просунуть его сквозь замочную скважину. Уже половина тела бедногоПепуша перевесилась в сени, когда старуха в ужасе стремглав бросилась прочь отдвери. Вскоре затем старухе послышался громкий раскатистый смех, и она увидела,как оба мага самым мирным образом выводили из дома Пепуша в его натуральномвиде. В дверях комнаты стояла прекрасная Дертье и звала к себе старуху. Онасобиралась принарядиться, и ей нужна была помощь старухи.

Старуха не могла достаточно наговориться о великом изобилииплатьев - одно другого лучше и богаче, - которые малютка вытащила из разныхстарых шкафов и показывала ей. А такими драгоценностями, как были у малютки, поуверениям старухи, могла обладать только какая-нибудь индийская принцесса; ещеи сейчас у нее глаза болят от ослепительного их блеска.

Старуха рассказала дальше, как они болтали о том о сем вовремя одевания, как она вспомнила покойного господина Тиса, прежнюю веселуюжизнь в доме и как, наконец, дошла и до своих усопших родственников.

- Вы знаете, - говорила старуха, - вы знаете, милый господинТис, что я никого так не почитаю, как мою покойную тетушку, жену набойщика. Онабывала в Майнце и, кажется, даже в Индии и умела молиться и петь по-французски.Если я и обязана тетушке нехристианским именем Алины, то я охотно прощаю этопокойнице, потому что зато от нее одной научилась я тонкому обращению,галантерейности и светскому красноречию. Когда я довольно уже порассказала отетушке, малютка принцесса стала спрашивать о моих родителях, о дедушке ибабушке и так все дальше и дальше, о всей моей родословной. Я открыла ей всюсвою душу, рассказала ей без утайки, что моя мать почти не уступала мне вкрасоте, хотя я и превосхожу ее в отношении носа, который я унаследовала ототца, притом именно такой формы, какая была в его роду с незапамятных времен.Затем я стала рассказывать ей, как на храмовом празднике танцевала национальныйтанец с сержантом Хеберпипом и как надела небесно-голубые чулки с краснымистрелками. Что говорить! все мы люди слабые, грешные. Но тут, господин Тис,если бы вы только видели сами, как маленькая принцесса, которая сперва всехихикала и подсмеивалась, становилась все тише и тише и уставилась на менятакими странными глазами, что мне стало совсем как-то не по себе. И, подумайте,господин Тис, я и оглянуться не успела, как малютка принцесса падает передомной на колени и хочет непременно поцеловать мою руку и восклицает: «Да, этоты, только теперь узнаю я тебя, да, это ты сама!» Когда же я в полном изумленииспросила, что это должно означать...

Тут старуха остановилась и, когда Перегринус стал ееупрашивать продолжать рассказ, взяла с невозмутимым спокойствием добрую понюшкутабаку и сказала:

- В свое время узнаешь, сынок, что случилось дальше. Всемусвое время и свой час!

Перегринус принялся еще настойчивее от нее требовать, чтобыона сказала ему все, но вдруг она разразилась громким хохотом. Перегринуснапомнил ей, насупившись довольно сурово, что его комната не место для дурацкихшуток. Но старуха, подперши бока руками, казалось, готова была задохнуться отсмеха. Огненно-красный цвет ее лица приобрел приятный оттенок темно-вишневого,и Перегринус намеревался уже плеснуть ей в лицо полный стакан воды, как онапришла в себя и смогла продолжать свою речь.

- Да можно ли, - сказала она, - да можно ли не смеяться надэтой маленькой дурочкой! Нет, другой такой любви больше не сыскать на земле!Подумайте только, господин Тис. - И старуха снова расхохоталась, а терпениеПерегринуса готово было лопнуть. Наконец он добился от нее с трудом, чтомаленькая принцесса помешалась на мысли, будто он, господин Перегринус Тис, вочто бы то ни стало хочет жениться на старухе и потому она, старуха, должна ейдать торжественное обещание, что откажет ему.

Перегринусу показалось, точно он запутался в какой-точертовщине, и ему стало до того не по себе, что даже сама старая почтеннаяАлина представилась ему каким-то призраком, от которого нужно бежать как можноскорее. Но старуха не пустила его, говоря, что ей нужно немедленно доверить емунечто, касающееся маленькой принцессы.

- Теперь несомненно, - сказала она серьезно, - теперьнесомненно, что над вами, милый мой господин Перегринус, взошла прекрасная,светлая звезда счастья, и уже ваше дело не потерять милости этой звезды. Когдая стала уверять крошку, что вы безумно влюблены в нее и далеки от всякой мыслина мне жениться, она сказала, что не поверит тому и не отдаст вам своей руки дотех пор, пока вы не исполните одного ее желания, которое давно уже затаила онав глубине сердца. Малютка утверждает, будто вы приютили у себя маленькогохорошенького негритенка, ее слугу, сбежавшего от нее; я было стала ейвозражать, но она утверждает, что мальчишка до того мал, что может поместитьсяв ореховой скорлупе. Вот этого-то негритенка...

- Этому не бывать, - вскричал Перегринус, давно ужедогадавшийся, куда клонилась речь Алины, и стремительно бросился вон из комнатыи из дому.

По старому, традиционному обычаю герой повести в случаесильного душевного волнения должен бежать в лес или по меньшей мере в уединеннуюрощицу. Обычай этот потому хорош, что он господствует и в действительной жизни.Таким-то вот образом и господин Перегринус Тис, покинув свой дом на Коннойплощади, бежал без передышки все вперед, пока, оставив за собой город, недостиг близлежащей рощи. Далее, ни в одной роще романтической повести не должнобыть недостатка ни в шелесте листвы, ни во вздохах и шепоте вечернего ветерка,ни в журчании ручья и т. д., а потому, само собой разумеется, Перегринус нашелвсе это в своем убежище. Присев на поросший мхом камень, до половиныпогруженный в зеркальные воды ручья, игравшего и журчавшего около него,Перегринус твердо решил, обдумав все последнее странное происшествие, отыскатьариаднину нить, которая вывела бы его из этого лабиринта удивительнейших загадок.

Шелест листвы, ритмически затихающий и возобновляющийся,однотонное плескание воды, равномерный стук мельницы вдали - все эти звукилегко могут слиться в один основной аккорд, на который настраиваются и мысли,уже не бродящие без ритма и такта, но оформляющиеся в ясную мелодию. Так иПерегринус, посидев недолгое время в этом приветливом уголке природы, пришел вспокойное, созерцательное настроение.

«В самом деле, - говорил сам с собой Перегринус, - дажесамый фантастический сказочник не выдумал бы таких бестолковых и запутанныхприключений, какие я пережил в действительности за эти немногие дни. Красота,восторги, сама любовь шествуют навстречу отшельнику-мизогину, и одного взгляда,одного слова достаточно, чтобы возжечь в его груди пламя, мук которого онбоялся, еще не зная их. Но место, время, все обстоятельства появления чуждогообольстительного существа столь таинственны, что заставляют подозреватькакое-то колдовство; а вслед за тем маленькое, крохотное, обыкновеннопрезираемое насекомое выказывает ученость, ум и, наконец, даже чудеснуюмагическую силу. И это насекомое говорит о вещах, непостижимых длячеловеческого разума, как о чем-то таком, что изо дня в день повторяется заблюдом жаркого или за бутылкой вина.

Не подошел ли я слишком близко к маховому колесу, движимомумрачными, неведомыми силами, и оно захватило и закрутило меня? Можно лисохранить рассудок, переживая все это? А между тем я чувствую себя как ни в чемне бывало; мне даже больше не кажется удивительным, что король блох прибегнулпод мое покровительство и за это поверил мне тайну, которая дает мне проникнутьв самые сокровенные мысли людей и тем возвышает меня над всяким житейскимобманом. Но куда приведет, куда сможет привести все это? Что, если подпричудливой личиной блохи таится злой демон, замысливший меня завлечь ипогубить, задавшийся гнусной целью похитить у меня все счастье любви, что сулитмне обладание Дертье? Не лучше ли было бы сейчас же избавиться от этогомаленького чудовища?»

- Последняя ваша мысль, - перебил мастер-блоха рассужденияПерегринуса, - последняя ваша мысль была очень неделикатна, господин ПерегринусТис! Неужели вы полагаете, что тайна, которую я вам поверил, так уж маловажна?Разве не кажется вам этот мой подарок непреложным доказательством моейискренней дружбы? Стыдитесь своей недоверчивости! Вы дивитесь уму и силе духакрохотного, обычно презираемого насекомого, и это доказывает - не во гнев вамбудь сказано - по меньшей мере недостаточность вашего научного образования. Ябы посоветовал вам почитать, что говорится о мыслящей и управляемой собственнойволей душе животных у греческого философа Филона или по крайней мере в трактатеИеронима Рорария «quod animalia bruta ratione utantur melius homine» 5 или в его же «oratio pro muribus» 6.Вы должны были бы знать также, что думали Липсиус и великий Лейбниц обумственных способностях животных или что сказал ученый и мудрый раввин Маймонидо душе животных. Едва ли тогда вы приписали бы мой ум тому, что я некий злойдемон, и уж не стали бы мерить духовную силу ума по физическим размерам тела.Мне думается, что в конце концов вы склоняетесь к остроумному воззрениюиспанского врача Гомеса Перейры, который видит в животных только искусносделанные машины без способности мышления, без свободной воли, движущиесянепроизвольно, автоматически. Но нет! я не допускаю, что вы можете дойти дотакой пошлости, добрейший мой господин Перегринус Тис, и твердо уверен, что благодарямоей ничтожной особе вы давно уже усовершенствовали свой взгляд на вещи. Далее,я не совсем понимаю, что называете вы чудом, драгоценнейший господинПерегринус, или как это вы делите на чудесные и нечудесные явления нашегобытия, которые, собственно говоря, суть опять-таки мы сами, ибо они нас и мы ихвзаимно обусловливаем. Если же вы чему-нибудь удивляетесь потому, что вамничего такого еще не случалось встречать, или потому, что вам не удаетсяуловить связь между причиной и следствием, то это доказывает лишь врожденнуюили болезненную тупость вашего взгляда, которая вредит вашей способностипознавать. Но - не во гнев вам будь сказано, господин Тис, - смешнее всего то,что вы сами хотите разделить себя на две части, из коих одна вполне допускаеттак называемые чудеса и охотно в них верит, другая же, напротив, крайнеудивляется этому допущению и этой вере. Задумывались ли вы когда-нибудь надтем, верите ли вы сновидениям?

 - Послушайте, - перебил Перегринус маленького оратора,- послушайте, дорогой мой! ну, как вы можете говорить о сновидении, котороеесть только результат какого-нибудь непорядка в нашем телесном или духовноморганизме.

При этих словах господина Перегринуса мастер-блохаразразился тонким и саркастическим смехом.

- Бедный, - сказал он несколько смущенному Перегринусу, -бедный господин Тис, как мало просветлен ваш разум, что вы не видите всейглупости такого мнения? С той поры как хаос слился в готовую для формовкиматерию - а это было довольно-таки давно, - мировой дух лепит все образы изэтой предлежащей материи и из нее же возникают и сновидения с их картинами. Иэти картины - не что иное, как очертания того, что было, а возможно, и того,что будет, которые дух быстро и прихотливо набрасывает, когда тиран, именуемыйтелом, освобождает его от рабской службы ему. Но здесь не время и не местооспаривать ваши мнения и пытаться переубедить вас; да возможно, что это было быи бесполезно. Мне хотелось бы только открыть вам еще одну вещь.

- Говорите, - воскликнул Перегринус, - говорите или молчите,дорогой мастер, делайте так, как найдете лучшим; я достаточно убедился в том,что как вы ни крохотны, а ума и глубокой учености у вас куда больше, чем уменя. Вы приобрели мою безграничную доверенность, хотя я и не всегда понимаюваши аллегории.

- Так узнайте, - начал снова мастер-блоха, - узнайте же, чтовы запутаны в историю принцессы Гамахеи совершенно особенным образом.Сваммердам и Левенгук, чертополох Цехерит и принц пиявок и, сверх того, ещегений Тетель - все они стремятся к обладанию прекрасной принцессой, да я и самдолжен сознаться, что, к сожалению, и моя старая любовь пробудилась, и я могбыть настолько глуп, чтобы разделить мое владычество с прекрасной изменницей.Но вы, вы, господин Перегринус, вы здесь - главное лицо, и без вашего согласияпрекрасная Гамахея никому не может принадлежать. Если вам желательно узнатьболее глубокую связь событий и всю суть этого дела, которых я сам не знаю, вамнадлежит побеседовать о том с Левенгуком, который уже до всего доискался и,конечно, проговорится, если только вы постараетесь и сумеете как следует егоповыспросить.

Мастер-блоха хотел продолжать свою речь, как вдруг из кустоввыскочил какой-то человек и яростно набросился на Перегринуса.

- Ага! - кричал Георг Пепуш (это был он), дико размахиваяруками. - Ага, коварный, вероломный друг! Так я нашел тебя! Нашел в роковойчас! Вставай же, пронзи эту грудь или пади от моей руки!

И Пепуш выхватил из кармана пару пистолетов, всунул один изних в руку Перегринуса, а сам с другим стал в позитуру, вскричав:

- Стреляй, жалкий трус!

Перегринус стал на место, но заявил, что ничто не заставитего совершить такое безумство - стреляться со своим единственным другом, дажене подозревая из-за чего. И уж ни в коем случае он первый не посягнет на жизньдруга.

На это Пепуш дико захохотал, и в то же мгновение пулявылетела из его пистолета и прострелила шляпу Перегринуса. Тот, не поднимаяшляпы, свалившейся на землю, в глубоком молчании уставился на друга.

Пепуш приблизился к Перегринусу на несколько шагов и глухопробормотал:

- Стреляй!

Тогда Перегринус быстро разрядил пистолет в воздух.

С громким воплем, как безумный, бросился Георг Пепуш нагрудь своего друга и закричал раздирающим душу голосом:

- Она умирает - она умирает от любви к тебе, несчастный!Спеши - спаси ее - ты можешь это! - и спаси ее для себя, а мне дай погибнуть вдиком отчаянии!

И Пепуш убежал прочь с такой быстротой, что Перегринуспотерял его в ту же минуту из виду.

Тяжкое беспокойство овладело Перегринусом, он подумал, невызвано ли бешеное поведение его друга каким-нибудь несчастьем с милоймалюткой. Стремительно поспешил он назад в город.

Дома старая Алина встретила его громкими причитаниями, чтобедная прекрасная принцесса внезапно очень сильно занемогла и, наверно, скороумрет; старый господин Сваммер сам лично пошел за лучшим врачом Франкфурта.

Убитый горем, Перегринус на цыпочках вошел в комнатуСваммера, дверь которой отворила ему старуха. Бледная, неподвижная как труп,лежала малютка на софе, и Перегринус расслышал ее тихое дыхание, только став наколени и наклонившись над ней. Как только Перегринус взял холодную как лед рукубедняжки, на ее бледных губах заиграла болезненная улыбка и она прошептала:

- Это ты, мой милый друг? Ты пришел сюда взглянуть еще разокна ту, которая тебя так невыразимо любит? Ах! оттого ведь она и умирает, что неможет дышать без тебя!

Перегринус, почти обезумев от горя, разразился уверениями всвоей бесконечной любви, твердя, что нет ничего в мире, чем бы он непожертвовал для своей милой. Слова перешли в поцелуи, а в поцелуях как дыханиелюбви послышались снова слова.

- Ты знаешь, - невнятно звучали ее слова, - ты знаешь, мойПерегринус, как велика моя любовь к тебе. Я могу быть твоей, а ты моим, я могутотчас же выздороветь, и ты увидишь меня расцветшей в свежем блеске юности; какцветок, напоенный утренней росой, подниму я радостно свою поникшую голову, но -отдай мне пленника, мой дорогой, любимый Перегринус, а то я на твоих глазахизойду в несказанной смертной муке! Перегринус - я больше не могу - всекончено.

И малютка, только что приподнявшаяся наполовину, вновьпоникла на подушки, грудь ее то поднималась, то опускалась порывисто, как впредсмертном борении, губы посинели, взор, казалось, угасал. В дикой тоскесхватился Перегринус за галстук, но мастер-блоха уже сам прыгнул на белую шеюмалютки, воскликнув голосом глубочайшей скорби: «Я погиб!»

Перегринус протянул руку, чтобы схватить мастера; но вдругточно незримая сила удержала его руку, и совсем другие мысли, чем те, которыепереполняли его только что, мелькнули у него в голове.

«Как, - думал он, - ты, слабый человек, предавшийся бешенойстрасти, в безумии любовного вожделения принявший за истину ловкий обман, тыхочешь вероломно предать того, кому обещал свое покровительство? Ты хочешьзаковать в цепи вечного рабства свободный безобидный народец, навеки погубитьединственного друга, у которого слова никогда не расходятся с мыслями? Нет,нет, опомнись, Перегринус! - лучше смерть, чем измена!»

- Дай... мне... пленника... умираю! - Так, запинаясь,лепетала малютка угасающим голосом.

- Нет, - воскликнул Перегринус, в диком отчаянии хватаямалютку в свои объятия, - нет - никогда, но дай мне с тобой умереть!

В это мгновение послышался резкий гармонический звук, точнокто-то ударял в маленькие серебряные колокольчики; внезапно губы и щеки Дертьезарозовели, она вскочила с софы и принялась прыгать вокруг по комнате,разражаясь судорожным смехом. Можно было подумать, что ее укусил тарантул.

В ужасе глядел Перегринус на жуткое зрелище, в ужасевзглянул на это и доктор, остановившийся в дверях как окаменелый и загородившийвход в комнату следовавшему за ним господину Сваммеру.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ШЕСТОЕ

Диковинное занятие странствующих фигляров в винномпогребке, сопровождавшееся изрядными побоями. - Трагическая история пропортняжку из Саксенгаузена. - Как Георг Пепуш приводит в удивление почтенныхлюдей. - Гороскоп - Веселая борьба старых знакомых в комнате Левенгука.

Все проходившие мимо погребка останавливались, вытягивалишеи и заглядывали в окна. Все гуще становилась толпа, все сильнее толкотня,давка, шум, гам, смех, суета. Причиною всей этой суматохи были два незнакомца,зашедшие в погребок. И лицами, и одеждой, и всем своим обликом они отличалисьот жителей Франкфурта, и в их наружности было что-то сразу и отталкивающее и смехотворное,но главное любопытство вызывали те невероятные и невиданные штуки, которые онивыделывали. Один из них, отвратительный грязный старик, был одет в длинный иочень узкий сюртук из черной, порыжевшей и лоснящейся материи. Он как-тоухитрялся то удлиняться и худеть, то сжиматься в коротконогого толстяка, всегоже диковиннее было то, что при этом он извивался, как червяк. Другой, с высокимхохлом на голове, в пестром шелковом кафтане и таких же штанах, с большимисеребряными застежками, походивший на петиметра второй половины прошлогостолетия, раз за разом взлетал вверх к потолку и плавно спускался назад, всевремя напевая сиплым голосом крайне неблагозвучные песни на каком-то совершенноневедомом языке.

По рассказам хозяина, оба они, один вслед за другим, вошли вкабачок, как вполне благоприличные посетители, и спросили вина. Потом они сталивсе пристальнее и пристальнее глядеть друг на друга и завели разговор. Хотяникто из гостей не понимал их языка, однако ж по тону разговора и по жестамвидно было, что они о чем-то горячо заспорили.

Вдруг они встали, приняли свой теперешний вид и началивыделывать те безумные штуки, что собрали такую толпу зрителей.

- Молодец-то, - воскликнул один из зрителей, - молодец-то,что так здорово летает вверх и вниз, ведь, пожалуй, часовщик Деген из Вены, тотсамый, что изобрел летательную машину и то и дело кувыркался с ней вверхтормашкой и падал на нос?

- Ах нет, - возразил другой, - это не птица Деген. Скорее ябы подумал, не портняжка ли это из Саксенгаузена, если б только не знал, чтобедняжка сгорел.

Не знаю, известна ли благосклонному читателюдостопримечательная история о портняжке из Саксенгаузена? Вот она.

История про портняжку из Саксенгаузена

Однажды в воскресный день смиренный и кроткийсаксенгаузенский портняжка, прекрасно разодетый, шел из церкви со своейлюбезнейшей супругой. Воздух был резкий, накануне за ужином портняжка ничего неел, кроме половины яйца всмятку да маринованного огурчика, поутру же выпилтолько чашечку кофе. Вот ему и было не по себе - потому еще, что в церкви пелон, не щадя голоса, - и захотелось ему выпить рюмочку желудочной . Всюнеделю он работал прилежно и был чрезвычайно внимателен к своей любезнейшейсупруге, которой сшил даже порядочную юбку из обрезков, падавших под стол прикройке. Вот любезная супруга и позволила ему зайти в аптеку, чтобы выпитьрюмочку сердцекрепительного. Портняжка так и сделал: вошел в аптеку и спросил желудочной . Неопытный мальчишка, оставшийся один в аптеке, так как и рецептариус иглавный провизор - одним словом, все, кто были поумнее, - отлучились, ошибся идостал с полки закупоренную фляжку вовсе не с желудочным эликсиром, а с горючимвоздухом, которым наполняют воздушные шары. Его-то и налил мальчишка полныйстаканчик; недолго думая портняжка поднес стаканчик ко рту и жадно стал глотатьвоздух, пришедшийся ему очень по вкусу. Но тут он почувствовал себя совсемкак-то чудно, точно у него за плечами выросли крылья или кто-нибудь стал игратьим как мячом. В самом деле, он стал то взлетать, то опускаться, да все выше ивыше под самый потолок аптеки.

- О господи Иисусе, - воскликнул он, - как же это я сделалсятаким ловким плясуном!

А мальчишка рот разинул от удивления. Случилось тут, чтокто-то вдруг отворил дверь так стремительно, что окно насупротив распахнулось.В ту же минуту сильный сквозняк подхватил портняжку, и быстро, как ветер,вылетел он в открытое окно; так его больше никто и не видел. Немало времениспустя жители Саксенгаузена как-то вечером увидели в небе огненный шар, которыйозарил всю окрестность своим блеском и затем, угасши, упал на землю. Все хотелизнать, что упало на землю, бросились бегом к месту падения, но нашли там всеготолько маленькую кучечку золы, а рядом шпенек от башмачной пряжки, кусочекжелтого атласа с пестрыми цветами и какой-то черный предмет, похожий на роговойнабалдашник. Стали смекать, как такие вещи могли слететь с неба в огненномшаре. Но тут подошла любезнейшая супруга улетевшего портняжки и, чуть тольковзглянула на найденные вещи, принялась ломать руки и взывать в полном отчаянии:«О, горе мне! да ведь это шпенек от пряжки моего любезного! горе мне! этовоскресный камзол моего ненаглядного! горе мне! это его набалдашник!» Однаконекий великий ученый объяснил, что набалдашник этот вовсе не набалдашник, аметеорит или неудавшееся мировое тело. Таким-то образом жителям Саксенгаузена ивсему свету стало известно, что бедный портняжка, которому аптекарскиймальчишка преподнес горючего воздуха вместо желудочной водки, сгорел вподнебесье и упал на землю метеоритом или неудавшимся мировым телом.

Конец истории о портняжке из Саксенгаузена

Кельнеру наконец надоело, что чудной незнакомец не перестаетто удлиняться, то укорачиваться, не обращая на него никакого внимания, и онподставил ему под самый нос заказанную бутылку бургундского. Незнакомец тотчасже впился в бутылку и, не отрываясь, высосал ее до последней капли. Потом безчувств повалился в кресло и оцепенел.

Посетители с изумлением наблюдали, что он, покуда пил, всебольше и больше раздувался и под конец сделался таким толстым, что потерялвсякий человеческий образ. Летательный аппарат другого как будто тожезастопорился, и, выбившись из сил и задыхаясь, он уже собирался совсемснизиться; но чуть только заметил, что его противник лежит полумертвый, каксразу вскочил на него и принялся что есть мочи дубасить его кулаками.

Но тут хозяин его оттащил, объявив, что вышвырнет его вон,если он не угомонится. Фокусничать они могут сколько им угодно, ну а ругаться идраться, как простые мужики, он им не позволит.

Одаренному способностью летать крайне не понравилось, чтохозяин принимает его за какого-то фокусника. Он заявил, что он вовсе не фигляри не шарлатан какой-нибудь, но что раньше был балетмейстером при дворе одногомогущественного короля, теперь же сделался вольнопрактикующим bel esprit 7 и, сообразно своему ремеслу, носит имяLegenie. Если же он в справедливом гневе на того негодяя подпрыгивал выше, чемполагается, то до этого никому нет дела и касается только его одного.

Хозяин нашел, что все это не может служить оправданиемдраки; bel esprit возразил, что если б хозяин только знал, что это за злой иковарный человек, то он, конечно, позволил бы вволю насажать ему синяков наспину. Человек этот служил когда-то на французской таможне, а ныне живеткровопусканием и бритьем и прозывается monsieur Пиявка. Неуклюжий, грубый,прожорливый, он каждому в тягость. Мало того что этот бездельник, где с ним нивстретится, высасывает его вино из-под самого его носа, как это было и сейчас,нет, негодяй задался целью ни много ни мало как отнять у него красавицуневесту, которую он собирается увезти с собой из Франкфурта.

Таможенный чиновник слышал все, что говорил bel esprit. Онсверкнул на него маленькими ядовитыми глазками и затем обратился к хозяину.

- Не верьте, господин хозяин, - сказал он, - не верьтеничему, что здесь наболтал этот висельник и проходимец. Хорош балетмейстер,который наступает своими слоновыми ножищами на нежные ножки танцовщиц, а припируэте выбивает стоящему у кулисы режиссеру коренной зуб из челюсти и бинокльиз рук! А в стихах у него такие же неуклюжие стопы, как неуклюжи его шаги, онишатаются как пьяные, и вместо мыслей какая-то размазня. И этот-то пустомелявозомнил, что если ему удается иногда тяжеловесно вспархивать подобно вяломугусаку, то красавица должна стать его невестою.

- Ты почувствуешь клюв гусака, чертов червяк! - вскричат belesprit и в припадке бешенства снова рванулся к таможенному чиновнику; но хозяинкрепко схватил его сзади и выбросил в окно, к великой радости собравшейсятолпы.

Теперь, когда bel esprit очутился снаружи, monsieur Пиявкапринял тотчас же прежний скромный и солидный вид, с каким он вошел в погребок.Люди, стоявшие на улице, решили, что это уже не тот человек, который умел такраспирать свое тело, будто оно раздвигалось у него как на шарнирах, иразошлись. Таможенный чиновник в самых вежливых выражениях поблагодарил хозяиназа его помощь против bel esprit и, в доказательство своей признательности, предложилбезвозмездно выбрить его таким ловким и приятным способом, как никто в жизниего еще не брил. Хозяин пощупал подбородок и, так как ему показалось, что ондостаточно волосат и колюч, ответил согласием на предложение monsieur Пиявки.Таможенный чиновник приступил к делу с большой ловкостью, но вдруг так сильнообрезал нос хозяина, что кровь потекла крупными каплями. Хозяин, увидев в этомзлое намерение, вскочил в бешенстве, схватил таможенного чиновника, и тот стольже быстро вылетел в дверь, как bel esprit в окно. Вскоре затем в сенях погребканачался ужасный шум и гам; хозяин, едва успев заклеить трутом свой раненый нос,бросился посмотреть, что за черт поднял новую суматоху.

К своему немалому удивлению, увидел он, что какой-то молодойчеловек одной рукой схватил bel esprit, другой - таможенного чиновника иисступленно вопил, дико сверкая глазами: «Ага, сатанинское отродье, ты нестанешь мне больше поперек дороги, тебе не удастся похитить у меня мою Гамахею!»A bel esprit и таможенный чиновник, перебивая его, пронзительно кричали: «Спасите- спасите нас от бесноватого, почтеннейший хозяин! Он убьет нас, он принял насза кого-то другого!»

- Что это, - воскликнул хозяин, - что это с вами, любезныйгосподин Пепуш? Чем эти чудаки вас обидели? Не ошибаетесь ли вы, принимая их задругих? Ведь это балетмейстер господин Legenie, а это таможенный чиновник -monsieur Пиявка.

- Балетмейстер Legenie?.. Таможенный чиновник Пиявка? -глухим голосом повторил Пепуш. Он, казалось, собирался с мыслями, пробуждаясьот какого-то сна.

Тем временем из обшей залы вышли еще два почтенных бюргера,которые, будучи знакомы с Пепушем, обратились к нему также с увещаниямиуспокоиться и отпустить на свободу обоих чудаков-иностранцев.

Еще раз повторил Пепуш: «Балетмейстер Legenie... Таможенныйчиновник Пиявка?» - и бессильно уронил руки. С быстротой ветра обаосвобожденные бросились вон, и случившиеся в то время на улице прохожие немалобыли поражены зрелищем, как bel esprit упорхнул через крышу супротив стоящегодома, а брадобрей исчез в грязной луже, скопившейся от дождя меж камней передсамой дверью погребка.

Бюргеры заставили совершенно растерянного Пепуша войти впогребок и распить с ними бутылку хорошего ниренштейнера. Пепуша не пришлосьуговаривать, и он с превеликим удовольствием принялся попивать благородноевино, хотя и сидел безмолвно, как истукан, не отвечая ни словечка на всеобращения к нему собеседников. Но наконец лицо его прояснилось, и он заговорилс достаточной приветливостью:

- Вы хорошо сделали, добрые мои друзья и товарищи, что недопустили меня тут же на месте убить негодяев, находившихся в полной моейвласти. Но вы и не подозреваете, что за опасные существа скрывались под этимипричудливыми масками.

Пепуш остановился, и можно себе представить, с какимнапряженным любопытством его собеседники насторожили слух в ожидании егоразоблачений. И хозяин подсел к ним, и все трое, оба бюргера и хозяин,облокотившись на стол и тесно, голова к голове, прижавшись друг к другу,затаили дыхание, чтобы ни слова не проронить из рассказа Пепуша.

- Видите ли, - продолжал свою речь господин Георг Пепуш тихои торжественно, - видите ли, добрые люди, тот, кого вы называете балетмейстеромLegenie, есть не кто иной, как злой, неуклюжий гений Тетель, тот же, кого выпринимаете за таможенного чиновника Пиявку, - отвратительный кровосос, гадкийпринц пиявок. Оба они влюблены в принцессу Гамахею, которая, да будет вамизвестно, есть прекрасная, обворожительная дочь могущественного короляСекакиса, и оба они явились сюда, чтобы отбить ее у чертополоха Цехерита. Ноэто величайшая глупость, которая может возникнуть только в самой тупой башке,ибо, кроме чертополоха Цехерита, есть только одно существо в целом мире,которому может принадлежать принцесса Гамахея, да и это существо, быть может,тщетно будет бороться с чертополохом Цехеритом. Скоро чертополох Цехеритрасцветет в полуночный час во всем своем великолепии, и в любовной смертизабрезжит утренняя заря высшей жизни. Но чертополох Цехерит - это я сам, и вотпочему вы не поставите мне в вину, добрые люди, что я разгневался на этихпредателей и вообще все это дело принимаю так близко к сердцу.

Слушатели Пепуша разинули рты, вытаращили глаза и не могливымолвить ни слова от неожиданности. Они, как говорится, будто с небасвалились, и в голове у них гудело от быстрого падения.

Пепуш залпом осушил бокал вина и сказал, обращаясь кхозяину:

- Да, да, почтеннейший хозяин, скоро доживете вы до тойминуту, когда я расцвету в виде Cactus grandiflorus и по всей округе разнесетсянеобычайно прекрасный запах ванили, - можете мне поверить.

Хозяин мог на это только пробормотать с глупым видом: «Вотте штука!» Но оба других слушателя многозначительно посмотрели друг на друга, иодин из них сказал, двусмысленно улыбаясь и взяв Пепуша за руку:

- Вы, кажется, немного разволновались, дорогой господинПепуш, что, если бы вам выпить стаканчик воды?

- Ни капли, - перебил Пепуш благожелательного собеседника, -ни капли! Разве можно подливать воду в кипящее масло, не усилив ярости пламени?Вы полагаете, что я разволновался? Действительно, это очень возможно. Нужнобыть сущим дьяволом, чтобы сохранить спокойствие, обменявшись, как я,выстрелами со своим сердечным другом и вдобавок пустив самому себе пулю в лоб!Вот! нате - в ваши руки отдаю я смертоносное оружие, ибо теперь уже всепропало!

Пепуш вытащил из кармана пару пистолетов, хозяин отпрянулназад, оба бюргера схватили в руки смертоносное оружие и разразились громкимхохотом: пистолеты были деревянные, какие дарят детям на елку.

Пепуш, казалось, совсем не замечал, что происходило вокругнего; он сидел погруженный в глубокое раздумье и только повторял беспрестанно: «Лишьбы мне найти его, лишь бы мне найти его!»

Хозяин собрался с духом и робко спросил:

- Кого вы разумеете, дражайший господин Пепуш, кого вы неможете найти?

- Если вы знаете, - сказал Пепуш торжественно, пристальносмотря на хозяина, - если вы знаете кого-нибудь, кто мог бы соперничать скоролем Секакисом в могуществе и в чудесной силе, то назовите его имя, и яоблобызаю ваши ноги! А впрочем, я хотел вас спросить, не знаете ли выкого-нибудь, кто знаком с господином Перегринусом Тисом и мог бы мне сказать, гденайти его в эту минуту.

- Ну, тогда, - ответил, весело улыбаясь, хозяин, - ну, тогдая могу вам услужить, почтеннейший господин Пепуш, и сообщить вам, что добрыйгосподин Тис побывал здесь всего час назад и выпил кружечку вюрцбургского. Онбыл очень задумчив и, когда я всего только спросил, что нового на бирже, вдругвоскликнул: «Да, сладость моя Гамахея! - я отрекся от тебя! Будь счастлива вобъятиях моего Георга!» Тут какой-то тонкий курьезный голосок произнес: «Пойдемтетеперь к Левенгуку и поглядим гороскоп!» Тотчас же господин Тис осушил наспехстакан и ушел вместе с таинственным бестелесным голоском; по всей вероятности,оба - и голосок и господин Тис - направились к Левенгуку, который предаетсяламентациям, ибо все его ученые блохи подохли.

Тут Георг вскочил в полной ярости, схватил хозяина за горлои вскричал:

- Проклятый пиявочный вестовщик, что говоришь ты? Отрекся? -от нее отрекся - от Гамахеи - Перегринус - Секакис?

Рассказ хозяина точно соответствовал истине: он в самом делерасслышал серебристый голосок мастера-блохи, приглашавший господина ПерегринусаТиса идти к микроскописту Левенгуку - благосклонный читатель уже знает, с какойцелью. И Перегринус действительно направился к нему.

Левенгук принял Перегринуса со слащавой отталкивающей любезностьюи с той смиренной льстивостью, в которой выражается вынужденное и тягостноепризнание чужого превосходства. Но в зрачке у Перегринуса находилосьмикроскопическое стекло, и господину Антону ван Левенгуку нимало не помогли еголюбезность и смирение, - напротив того, Перегринус сразу же заметил и досаду иненависть, клокотавшие в душе микроскописта.

В то время как Левенгук рассыпался в уверениях, какая честь,какая радость для него посещение господина Тиса, мысли его гласили: «Я желалбы, чтоб чернокрылый сатана загнал тебя на десять тысяч сажен в преисподнюю, амежду тем я должен быть любезным и почтительным с тобой, потому что проклятоесочетание звезд подчинило меня твоему владычеству и все мое существование визвестной степени зависит от тебя. Постой, однако, мне, может быть, удастсятебя перехитрить, потому что, при всем твоем знатном происхождении, ты все-такипорядочный болван. Ты думаешь, что прекрасная Дертье Эльвердинк тебя любит, итого и гляди хочешь даже на ней жениться? Обратись только за этим ко мне, и ты,несмотря на все присущее тебе могущество, о котором ты даже не ведаешь,попадешься в мои руки, так что даже того и не заметишь, и уж тогда я применювсе средства, чтобы тебя погубить и завладеть как Дертье, так и мастером-блохой».

Естественно, что Перегринус сообразовал свое поведение сэтими мыслями Левенгука и остерегся упомянуть хотя бы одним словом о прекраснойДертье Эльвердинк. Он объяснил свое посещение просто желанием посмотретьудивительную естественноисторическую коллекцию господина ван Левенгука.

Пока Левенгук отпирал свои большие шкафы, мастер-блохашепнул тихомолком на ухо Перегринусу, что на столе у окна лежит его(Перегринуса) гороскоп. Перегринус осторожно подошел и пристально поглядел внего. Он увидел разные линии, мистически перекрещивавшиеся одна с другой, ииные диковинные знаки; но он не обладал никакими сведениями в астрологии, и,как пристально он ни глядел, все оставалось для него неясным и запутанным.Странным только ему показалось, что он совершенно ясно распознал самого себя вкрасной блестящей точке посередине доски, на которой был начертан гороскоп. Чемдольше он созерцал эту точку, тем явственнее она принимала форму сердца, темпламеннее становился красный ее цвет; но сверкала она точно сквозь некую ткань,ее опутывавшую.

Перегринус хорошо заметил, что Левенгук всячески старалсяотвлечь его от гороскопа, и принял благоразумное решение прямо, без обиняков,спросить своего любезного врага о значении таинственной доски, ибо он неподвергался опасности быть обманутым.

Злорадно посмеиваясь, Левенгук рассыпался в уверениях, чтоему не может быть ничего приятнее, как растолковать своему высокоуважаемомудругу знаки на доске, которые он начертил сам, руководствуясь своими малымизнаниями в этом деле.

А мысли гласили: «Ого! вот куда ты метишь, голубчик! Надосказать правду, неплохой совет дал тебе мастер-блоха! Я сам, моим собственнымтолкованием таинственной доски, может быть, должен помочь тебе узнать, в чемсостоит магическая сила твоей достойной особы! Я мог бы чего-нибудь простонаврать тебе, но к чему - ты все равно ни йоты не поймешь даже из всей правды,которую я тебе открою, и останешься таким же дураком, как прежде. Гораздо будетдля меня удобнее, не утруждая себя новыми выдумками, рассказать тебе о знакахна доске столько, сколько мне заблагорассудится».

Таким образом, Перегринус мог быть спокоен, что если он и невсе узнает, то по крайней мере не будет и обманут.

Левенгук поставил доску на станок, имевший сходство смольбертом, выдвинув его на середину комнаты. Оба, Левенгук и Перегринус, селиперед доской и воззрились на нее в полном молчании.

- Вы, может быть, и не предчувствуете, - начал наконецторжественно Левенгук, - вы, может быть, и не предчувствуете, Перегринус Тис,что те черты, те знаки на доске, которые вы так внимательно разглядываете,составляют ваш собственный гороскоп, который я начертил по таинственным законамастрологической науки и под благоприятным влиянием созвездий. «Откуда у вастакая наглость, как смеете вы проникать в хитросплетения моей жизни, какдерзаете вы открывать тайны моей судьбы?» - могли бы вы спросить меня,Перегринус, и имели бы на то полное право, если бы я не был в состоянии тотчасже доказать вам свое внутреннее к тому призвание. Мне неведомо, знавали ли выславного раввина Исаака Бен Гаррафада или по крайней мере слыхали ли о нем.Многими глубокими познаниями обладал раввин Гаррафад и среди них - редким даромчитать на лице человека, обитала ли уже раньше его душа в другом теле или онасовершенно свежа и нова. Я был еще очень молод, когда старый раввин умер отнесварения желудка, объевшись вкусным кушаньем, приправленным большимколичеством чесноку. Евреи так быстро убежали с его телом, что покойный неуспел собрать и захватить с собой все свои знания и дарования, рассеянные его болезнью.Обрадованные наследники поделили все между собой, я же успел-таки стянуть егодивный дар ясновидения в то самое мгновение, как он трепетал на острие меча,приставленного ангелом смерти к груди старого раввина. Так перешел ко мне тотдивный дар, и я, подобно раввину Исааку Бен Гаррафаду, вижу по лицу человека,обитала ли его душа уже в другом теле или нет. Ваше лицо, Перегринус Тис, припервом же на него взгляде, возбудило во мне самые странные думы и сомнения.Несомненным было для меня давнее предсуществование вашей души, но всепредшествующие вашей теперешней жизни воплощения оставались в полном мраке. Ядолжен был прибегнуть к созвездиям и составить ваш гороскоп, чтобы разрешитьэту загадку.

- И вы, - перебил Перегринус укротителя блох, - и вы доискалисьдо чего-нибудь, господин Левенгук?

- Ну, разумеется, - отвечал Левенгук еще более торжественнымтоном, - ну, разумеется! Я узнал, что психическое начало, которое оживляет нынеизящное тело моего достойного друга, господина Перегринуса Тиса, существовалоуже задолго до этого, правда только как идея без сознания своего образа.Взгляните сюда, господин Перегринус, рассмотрите внимательно красную точку всередине доски. Это - не только вы сами, но эта точка есть также тот образ,который ваше психическое начало в те времена не могло осознать. Сверкающимкарбункулом лежали вы тогда в глубоких недрах земли, а простершись над вами, назеленой земной поверхности, спала прелестная Гамахея, только в тойбессознательности растворялся также и ее образ. Странные линии, незнакомыесочетания звезд прорезают теперь вашу жизнь с того момента, как идея принялаобраз и превратилась в господина Перегринуса Тиса. Вы, сами того не подозревая,обладаете талисманом. Этот талисман и есть красный карбункул; возможно, что корольСекакис носил его как драгоценный камень в своей короне или что сам оннекоторым образом был карбункулом; во всяком случае, вы обладаете им теперь,но, чтобы пробудить его дремлющую силу, должно произойти одно событие, и тогдас пробуждением силы нашего талисмана решится участь одной несчастной, котораядо сей поры влачила тягостную призрачную жизнь между страхом и смутнойнадеждой. Ах! только призрачную жизнь могло дать милой Гамахее даже самоеглубокое магическое искусство, поскольку действенный талисман был у наспохищен! Вы один убили ее, вы один можете вдохнуть в нее жизнь, когда карбункулвоспылает в вашей груди!

- Ну а можете ли вы, - перебил снова Перегринус укротителяблох, - ну а можете ли вы объяснить мне, что это за событие, которое должнопробудить силу талисмана, господин Левенгук?

Укротитель блох вытаращил глаза на Перегринуса и имел видчеловека, неожиданно очутившегося в большом затруднении и не знающего, чтосказать. Мысли его гласили: «Что за черт, как же это случилось, что я сказалгораздо больше, чем, собственно, хотел сказать? Хоть бы я промолчал оталисмане, который этот блаженный дурак носит в себе и который может дать емутакую власть над нами, что мы все должны будем заплясать под его дудку! Итеперь я ему должен рассказать о событии, от которого зависит пробуждение силыего талисмана! Как же быть? Признаться, что я сам того не знаю, что все моеискусство бессильно развязать узел, в который заплетаются все линии, и даже,когда я рассматриваю этот главный звездный знак гороскопа, у меня становитсясовсем скверно на душе и моя почтенная голова мне самому представляется в видеподставки для чепца, сделанной из пестро размалеванного картона? Нет, не унижусебя таким признанием, которое даст ему лишнее оружие против меня. Лучшенавру-ка я этому болвану, воображающему себя невесть каким умником, что-нибудьтакое, чтобы его мороз подрал по коже и у него пропала бы всякая охота кдальнейшим расспросам».

- Обожаемый мой, - вновь заговорил укротитель блох, принявозабоченный вид, - обожаемый мой господин Тис, не требуйте от меня, чтобы ярассказал вам об этом событии. Вы знаете, что хотя гороскоп и открывает намясно и подробно многие грядущие обстоятельства жизни, но каков будет исходгрозящей опасности, пребывает от нас в полном мраке, и тут возможны и допустимылишь некоторые гадательные и смутные указания. Такова воля вечной премудрости.Я слишком вас люблю, дражайший господин Тис, как превосходного и сердечногочеловека, чтобы тревожить и пугать вас прежде времени; в противном случае ясказал бы вам по крайней мере, что событие, которое должно даровать вамсознание вашего могущества, в то же самое мгновение может разрушить ваштеперешний образ, причем это будет сопровождаться ужаснейшими муками ада. Нонет! Я умолчу и об этом, и больше ни слова о гороскопе. Только, прошу вас, нетревожьтесь, дражайший господин Тис, хотя дело и обстоит очень плохо и я, повсем моим научным данным, едва ли могу предсказать хороший исход вашемуприключению. Быть может, все-таки и спасет вас от грозной опасностикакое-нибудь совершенно непредвиденное сочетание светил, которое пока еще лежитвне круга наших наблюдений.

Перегринус дивился бесстыдному вероломству Левенгука, но вто же время все обстоятельства дела, положение, в котором находился перед ним,сам того не подозревая, Левенгук, показались ему столь необычайными, стользабавными, что он не мог удержаться и разразился звонким смехом.

- Ну, чему вы смеетесь, - спросил, несколько оторопев,укротитель блох, - ну, чему вы смеетесь, достойнейший мой господин Тис?

- Вы поступаете, - отвечал Перегринус, все еще продолжаясмеяться, - вы поступаете очень умно, господин Левенгук, что, щадя меня,умалчиваете о грозном событии. Ибо, помимо того что вы слишком расположены комне, чтобы пугать и тревожить меня, у вас есть на то и другая важная причина, аименно - что вы сами ровнехонько ничего не знаете об этом событии. Тщетны быливсе ваши старания развязать запутанный узел; со всей вашей астрологией тутдалеко не уйдешь; и не упади вам на нос, лишившись чувств, мастер-блоха, совсем вашим искусством дело бы обстояло куда как плохо!

Ярость запылала на лице Левенгука, он сжал кулаки,заскрежетал зубами и так задрожал и зашатался, что неминуемо упал бы со стула,если бы Перегринус не ухватил его за руку так крепко, как ухватил за горлоГеорг Пепуш несчастного хозяина погребка. Но хозяину удалось спастисьпосредством ловкого прыжка в сторону. Вслед за тем Пепуш вылетел в дверь ивошел в комнату Левенгука как раз в то самое мгновение, как Перегринус крепкоприжал его к стулу и он мог только яростно бормотать сквозь зубы: «ПроклятыйСваммердам, верно, это твои проделки!»

Как только Перегринус увидал своего приятеля Пепуша, онвыпустил укротителя блох, пошел приятелю навстречу и озабоченно спросил,миновало ли то ужасное настроение, которое овладело им с такой губительнойсилой.

Пепуш, казалось, был тронут почти до слез, он уверял, что вжизнь свою не наделал стольких бессмысленных глупостей, как сегодня, причемглавной глупостью он считает, что, пустив себе в лесу пулю в лоб, он в каком-токабаке - сам не знает, было ли то у Процлера, в «Лебеде», в Вейденгофе или ещегде-нибудь, - наболтал добрым людям невесть что, а хозяина хотел злодейскизадушить всего лишь за то, что из отрывочных речей его он вывел намек на самоесчастливейшее событие, какое могло только быть для него (для Пепуша). Теперьвсе его злоключения должны скоро достигнуть высшей точки, ибо слишкомневероятно, чтобы добрые граждане не сочли все его речи, все его поведение засильнейший припадок умопомешательства, и он должен теперь бояться, как бы непришлось ему, вместо того чтобы насладиться плодами самого радостного для негособытия, попасть в сумасшедший дом. Пепуш намекнул затем на то, что хозяинкабачка рассказал о поведении и о речах Перегринуса, и, покраснев и потупивглаза, спросил, возможны ли, мыслимы ли в нынешние времена, когда с лица землиисчез всякий героизм, такая жертва, такое отречение в пользу несчастного друга,каким он даже не смеет верить.

Перегринус не мог сдержать свою радость, выслушав речьсвоего друга; он с жаром стал уверять, что со своей стороны далек от всякоймысли причинить хотя бы малейшее огорчение своему испытанному другу, чтоторжественно отрекается от всяких притязаний на руку и сердце прекрасной ДертьеЭльвердинк и охотно отказывается от райского блаженства, хотя оно и улыбалосьуже ему ярким и обольстительным сиянием.

- И тебя, - воскликнул Пепуш, падая на грудь своего друга, -и тебя хотел я умертвить и, так как я усомнился в тебе, застрелил самого себя!О, какое безумие, какое заблуждение расстроенной души!

- Помилуй, - перебил Перегринус приятеля, - помилуй, Георг,опомнись. Ты говоришь, что застрелился, а стоишь передо мной жив и здоров! Какже все это согласуется?

- Ты прав, - отвечал Пепуш, - казалось бы, в самом деле, яне мог бы так, как сию минуту, разумно говорить с тобой, если бы ядействительно пустил себе пулю в лоб. Да и люди утверждают, что мои пистолетывовсе не были каким-нибудь серьезным смертоубийственным оружием, и дажесделаны-то они не из железа, а из дерева, просто игрушки, так что, быть может,весь поединок и самоубийство были не чем иным, как веселой иронией. Уж непоменялись ли мы с тобой ролями и не начинаю ли я мистифицировать самого себя ивести себя как глупый ребенок как раз в ту минуту, когда ты переходишь изтвоего детского сказочного мира в действительную живую жизнь? Но как бы то нибыло, мне необходимо убедиться в твоем благородстве и в моем счастии, и тогдарассеются все туманы, что затемняют мне зрение или, быть может, обманываютменя, как призрачные образы фата-морганы. Идем, дорогой Перегринус, веди меня кпрекрасной Дертье Эльвердинк, и пусть я из твоих рук получу мою милую невесту.

Пепуш схватил друга под руку и хотел уже выйти вместе с ним,но неожиданно все это оказалось лишним: дверь отворилась, и в комнату впорхнулапрелестная, как ангелок, Дертье Эльвердинк, а за ней старый господин Сваммер.

Левенгук, стоявший до сих пор безвольно и неподвижно, бросаятолько по временам яростные взгляды то на Пепуша, то на Перегринуса, казалось,был поражен точно электрическим ударом при виде старого Сваммердама. Онпротянул ему навстречу сжатые кулаки и закричал разъяренным голосом:

- А! ты пришел издеваться надо мной, старый обманщик? Но этотебе не удастся, негодяй. Защищайся, пробил твой последний час!

Сваммердам отпрянул на несколько шагов назад и, так какЛевенгук уже вооружился против него зрительной трубой, вытащил для защиты такоеже оружие. Казалось, поединок, завязавшийся в доме господина Перегринуса Тиса,готов был опять возобновиться.

Георг Пепуш бросился между сражающимися и, ловко отбив левойрукой убийственный взгляд Левенгука, который мог бы сбить с ног противника, вто же время правой рукой схватил оружие, с которым Сваммердам так жемолниеносно уже стал в позицию, и наклонил его вниз, так чтобы тот не могпоранить Левенгука.

Затем Пепуш громко заявил, что не допустит никакого спора иникакой битвы между Левенгуком и Сваммердамом, пока не узнает истинной причиныих ссоры. Перегринус нашел поступок своего друга столь разумным, что без всякихколебаний выступил также посредником между противниками и поддержал требованиеПепуша.

Оба, и Левенгук и Сваммердам, были принуждены уступитьдрузьям. Сваммердам после того стал уверять, что пришел он вовсе не свраждебными намерениями, а лишь с тем, чтобы войти с Левенгуком в полюбовнуюсделку относительно Дертье Эльвердинк и тем положить конец распре, котораяслишком долго разъединяла два созданных друг для друга начала, которые толькосовокупными силами могут исчерпать глубочайший кладезь премудрости. Сказав это,он с улыбкой взглянул на господина Перегринуса Тиса и добавил, что, как онсмеет надеяться, Перегринус выступит в этом деле посредником, ибо Дертье, таксказать, сама укрылась в его объятиях.

Левенгук уверял, напротив, что хотя, конечно, обладаниеДертье и является яблоком раздора, но он открыл меж тем еще новые козни своегонедостойного коллеги. Мало того что он отпирается, будто не владеет некиммикроскопом, который получил в возмещение за отказ от своих несправедливыхпритязаний на обладание Дертье, нет, он еще передал упомянутый микроскопдругому, дабы еще больше досаждать и мучить его, Левенгука. Сваммердам,напротив, клялся и божился, что никогда не получал этого микроскопа и имеетбольшие основания полагать, что Левенгук злонамеренным образом утаил его усебя.

- Глупцы, - прошептал мастер-блоха на ухо Перегринусу, -глупцы, они говорят о микроскопе, что находится в вашем глазу. Вы знаете, что яприсутствовал при составлении мирного трактата, который был заключенСваммердамом и Левенгуком относительно обладания принцессой Гамахеей. И вот,когда Сваммердам хотел вставить в зрачок левого глаза микроскопическое стекло,которое он действительно получил от Левенгука, я тут же и подцепил его, потомучто оно по праву принадлежало мне, а не Левенгуку. Скажите же им прямо,господин Перегринус, что это сокровище у вас.

Перегринус тотчас же, не колеблясь, объявил, что он обладаетмикроскопическим стеклом, которое Сваммердам от Левенгука должен был получить,но не получил; тем самым полюбовная сделка между Левенгуком и Сваммердамом неможет пока считаться состоявшейся и ни один из них в настоящее время не имеетбезусловного права называться приемным отцом Дертье Эльвердинк.

После долгих препирательств оба противника сошлись на том,что господин Перегринус Тис, избрав себе в супруги Дертье Эльвердинк, котораятак нежно его любит, должен сам решить через семь месяцев, кто из обоихмикроскопистов угоден ему в качестве приемного отца Дертье и его тестя.

Но как ни прелестна, как ни очаровательна была Дертье Эльвердинкв своем изящнейшем наряде, который, казалось, шили амурчики, какие бы нежные,томные взгляды любви ни бросала она господину Перегринусу Тису, Перегринус незабыл о своем друге и остался верен данному слову, вновь заявив, что онотказывается от руки Дертье.

Микроскописты были немало смущены, когда Перегринус указална Георга Пепуша как на достойнейшего жениха Дертье, имеющего более всего правна ее руку, и заметил, что пока еще он во всяком случае не может насиловать ееволю.

Слезы хлынули потоком из глаз Дертье Эльвердинк, и,зашатавшись, она упала почти без чувств в объятия Перегринуса.

- Неблагодарный, - простонала она, - ты разбиваешь моесердце, отталкивая меня от себя! Но ты хочешь этого! - прими еще одинпрощальный поцелуй и дай мне умереть!

Перегринус склонился над ней, но чуть только уста егоприкоснулись к устам малютки, она так сильно укусила его в губы, что брызнулакровь.

- Невежа, - весело воскликнула она вслед за тем, - вот кактебя следовало наказать! Образумься, будь умником и возьми меня, как бы тот нивопил.

Меж тем оба микроскописта, бог знает из-за чего, опятьзатеяли ожесточенный спор. Георг же Пепуш в полном отчаянии бросился к ногампрекрасной Дертье и восклицал голосом, достаточно жалобным для осипшей глоткинесчастного любовника:

- Гамахея! Так пламя в груди твоей потухло, так ты ужезабыла чудесное былое в Фамагусте, забыла дивные дни в Берлине, забыла...

- Ты болван, - смеясь, перебила несчастного малютка, -болван ты, Георг, с твоей Гамахеей, с твоим чертополохом Цехеритом, со всемтвоим безумным вздором, который, верно, тебе когда-нибудь приснился. Я была ипрежде расположена к тебе, мой друг, расположена и до сих пор, и выйду за тебя,несмотря на то что тот, высокий, мне гораздо больше нравится, но только пододним условием, если ты мне свято обещаешь, даже торжественно поклянешься, чтоупотребишь все силы...

Малютка прошептала что-то Пепушу совсем тихо на ухо;Перегринусу послышалось, однако, что речь шла о мастере-блохе.

Тем временем спор между обоими микроскопистами разгоралсявсе пуще и пуше, они снова схватились за оружие, и Перегринус уже принялсяукрощать разгоряченных противников, как состав общества опять увеличился.

Дверь распахнулась, и с отвратительными криками и визгами вкомнату ворвались bel esprit - monsieur Legenie и брадобрей Пиявка. С дикими,ужасными телодвижениями бросились они на малютку, и брадобрей уже ухватил ее заплечо, как Пепуш со всех сил оттолкнул прочь гадкого врага, затем как быобвился вокруг него всем своим гибким телом и сжал с такой силой, что он спронзительным ревом, заострившись, весь вытянулся вверх.

Покуда все это происходило с брадобреем, оба микроскописта ввиду врага мгновенно помирились друг с другом и общими силами весьма успешноповели борьбу против bel esprit. Ничуть не помогло балетмейстеру, что, будучиизбит внизу до синяков, он поднялся к потолку комнаты; ибо оба, Левенгук иСваммердам, схвативши каждый по короткой и толстой дубинке, всякий раз, как belesprit хотел опуститься, гнали его снова вверх ловкими и меткими ударами по тойчасти тела, которая лучше всего их переносит. То было нечто вроде забавнейшейигры в воздушный шар, в которой bel esprit принужден был взять на себя самуюутомительную и притом неблагодарную роль, именно роль воздушного шара.

Война с демоническими пришельцами, казалось, нагнала намалютку большой страх; она крепко прижалась к Перегринусу и умоляла увести ееиз этой опасной свалки. Перегринус не видел причины ей в этом отказать, тем болеечто его помощь на поле сражения, как он должен был убедиться, была не нужна; онотвел поэтому малютку к ней домой, то есть в комнату своего жильца.

Достаточно сказать, что малютка, как только очутиласьнаедине с Перегринусом, снова пустила в ход все приемы самого тонкогококетства, чтобы завлечь его в свои сети. Он твердо помнил, что все это однопритворство, имеющее целью поработить его протеже - мастера-блоху, и все же ондо такой степени растерялся, что не подумал вовремя о микроскопическом стекле,а оно послужило бы ему хорошим противоядием.

Мастер-блоха снова очутился в опасности, но и на этот раз онбыл спасен господином Сваммером, который вошел в комнату вместе с Пепушем.Господин Сваммер имел чрезвычайно довольный вид, тогда как в глазах Пепуша пылалибешенство и ревность.

Перегринус вышел из комнаты... С глубокой горечью врастерзанном сердце, не видя и не слыша ничего вокруг себя, мрачный побрел онпо улицам Франкфурта до городских ворот, оставил их за собою и шел все вперед,пока не добрался наконец до того очаровательного местечка, где произошластранная встреча его с приятелем Пепушем.

Тут он вновь призадумался над своей странной судьбой, ещеобворожительнее, еще привлекательнее, чем когда-либо, представился ему образмалютки, быстрее потекла кровь по его жилам, чаще забился пульс, грудь готовабыла разорваться от страстного томления. Со всей болезненностью он почувствовалвсю тяжесть жертвы, которую он принес и с которой, ему казалось, погибло всесчастие его жизни.

Наступила ночь, когда он вернулся в город. Сам того незамечая, а может быть, из бессознательной боязни вернуться к себе домой, забрелон в какие-то боковые переулки и наконец попал на Кальбахскую улицу. Человек скотомкой за плечами спросил его, не здесь ли живет переплетчик Лэммерхирт.Перегринус поднял глаза и увидел, что он в самом деле стоит перед высоким узкимдомом, в котором жил переплетчик Лэммерхирт; высоко вверху, в окнахтрудолюбивого ремесленника, работавшего всю ночь напролет, светился веселыйогонек. Человеку с котомкой отперли дверь, и он вошел в дом.

Перегринус вдруг вспомнил с угрызениями совести, что всуматохе последнего времени забыл заплатить переплетчику Лэммерхирту за разныеработы, выполненные им для него; он решил на следующее же утро снести ему свойдолг.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Злые козни объединившихся микроскопистов инепрекращающаяся их глупость. - Новые испытания господина Перегринуса Тиса иновые опасности, грозящие мастеру-блохе. - Розочка Лэммерхирт. - Вещий сон иконец сказки.

Хотя никаких положительных сведений об исходе побоища вкомнате Левенгука и не имеется, но остается только предположить, что обамикроскописта с помощью юного Георга Пепуша одержали полную победу надзловредными пришельцами. Иначе старый Сваммер не возвратился бы домой в такомприятном и довольном настроении. С тою же веселой и приветливой улыбкой вошелСваммер, или, вернее, господин Иоганн Сваммердам, на следующее утро в комнатугосподина Перегринуса, который лежал еще в постели и занят был глубокомысленнымразговором со своим протеже, мастером-блохой.

Чуть только Перегринус завидел господина Сваммердама, кактотчас же велел вставить себе в зрачок микроскопическое стекло.

После долгих и весьма скучных извинений за раннее своепосещение Сваммердам уселся в конце концов у самой кровати Перегринуса. Старикни за что не хотел допустить, чтобы Перегринус ради него встал и надел шлафрок.

В самых причудливых выражениях он стал благодаритьПерегринуса за великие одолжения, которые тот ему оказал, не только сдав емуквартиру в своем доме, но и позволив ему вселить к себе молоденькое и частослишком бойкое и беспокойное женское существо. Далее он должен принять уже засамое большое одолжение то, что Перегринус, не без жертв со своей стороны,содействовал примирению его (Сваммердама) со старым другом и коллегой Антономван Левенгуком. По рассказу Сваммердама, их сердца почувствовали вдруг влечениедруг к другу в то самое мгновение, как на них напали bel esprit и брадобрей иим пришлось спасать прекрасную Дертье Эльвердинк от этих злых негодяев. Вскорезатем воспоследовало и полное формальное примирение между ним и его другом.

Левенгук, точно так же как и Сваммердам, призналблагодетельное воздействие на них Перегринуса, и первым делом, за которое онипринялись по восстановлении их дружеского союза, было их совместноерассмотрение и посильное истолкование странного и диковинного гороскопагосподина Перегринуса Тиса.

- Что не удалось, - говорил господин Иоганн Сваммердам, -что не удалось моему другу Антону ван Левенгуку одному, того достигли мы общимисилами; таким образом, это был второй опыт, проделанный нами, несмотря на всепрепятствия, с блестящим успехом.

- Глупый близорукий дурак, - прошептал мастер-блоха,сидевший на подушке у самого уха Перегринуса, - он все полагает, что принцессаГамахея была оживлена им. Подумаешь, хороша жизнь, на которую обречена бедняжкаиз-за неловкости близоруких микроскопистов!

- Добрейший мой, - продолжал Сваммердам, не слыхавший словмастера-блохи, потому что как раз в ту минуту довольно сильно чихнул, - добрейшийи превосходнейший мой господин Перегринус Тис, вы - совершенно исключительныйизбранник мирового духа, вы - баловень природы; ибо вы обладаетеудивительнейшим, могущественнейшим талисманом, или - выражаясь более точнымнаучным языком - прелестнейшим Тсильменая, или Тильземот, который некогда,напоенный небесной росой, вышел из лона земли. К чести моего искусства скажу:я, а не Левенгук, открыл, что этот счастливый Тсильменая происходит от короляНакрао, властвовавшего в Египте задолго до потопа. Но сила талисмана непробудится до того времени, пока не наступит определенное сочетание светил,средоточие коих находится в вашей досточтимой особе. С вами самими, дражайшийгосподин Тис, должно произойти, и действительно произойдет, нечто такое, отчего, в то же самое мгновение, как пробудится сила талисмана, вы ясно осознаетеэто пробуждение. Что бы ни говорил вам Левенгук об этом труднейшем пунктевашего гороскопа - все ложь, ибо об этом пункте он ровно ничего не знал, пока яне раскрыл ему глаза. Может статься, дражайший господин Тис, что мой дорогой исердечный друг хотел и попугать вас какой-нибудь грозящей вам катастрофой, язнаю, он любит без всякой нужды нагонять страх на людей; но верьте вашемуглубоко уважающему вас жильцу, который положа руку на сердце клянется, что вамрешительно нечего бояться. Только мне все-таки очень хотелось бы знать, нечувствуете ли вы уже теперь, что владеете талисманом, а также - что вам вообщеугодно думать обо всем этом деле?

При последних словах Сваммердам с ядовитой улыбкой такпристально посмотрел в глаза господину Перегринусу Тису, будто хотел проникнутьв самые затаенные его мысли; но, конечно, ему это не могло удаться, не то чтоПерегринусу с его микроскопическим стеклом. Посредством этого стекла Перегринусузнал, что примирение обоих микроскопистов было вызвано вовсе не совокупной ихборьбой против bel esprit и брадобрея, но как раз таинственным гороскопом.Завладеть могущественным талисманом - такова была теперь цель их общихстремлений. Что касается таинственного запутанного узла в гороскопе господинаПерегринуса, то тут Сваммердам пребывал в столь же досадном неведении, как иЛевенгук, но он рассчитывал, что путеводная нить к раскрытию этой тайнынепременно должна находиться внутри самого Перегринуса. Эту нить и хотел онловко вытянуть из ничего не подозревавшего Перегринуса и тогда похитить у него,с помощью Левенгука, бесценное сокровище, прежде чем он сам узнает его цену.Сваммердам был убежден, что талисман господина Перегринуса Тиса нисколько неуступает кольцу премудрого Соломона и, подобно последнему, дает тому, кто имобладает, полную власть над миром духов.

Перегринус отплатил старому Сваммердаму мистификацией замистификацию. Он сумел ответить ему такой ловкой цветистой речью, чтоСваммердам с ужасом заподозрил, не началось ли посвящение в тайну, раскрытькоторую не мог ни один из них обоих - ни он, ни Левенгук.

Сваммердам потупил глаза, закашлялся и, заикаясь, сталбормотать какие-то невнятные слова; он действительно находился в преглупомположении, и в голове его назойливо жужжали мысли: «Черт - что ж это такое,Перегринус ли говорит со мною? Да сам-то я кто: ученый мудрец Сваммердам илиосел?»

Совершенно обескураженный, он наконец собрался с духом ипроизнес:

- Ну а теперь поговоримте о чем-нибудь другом, почтеннейшийгосподин Тис, о чем-нибудь другом, повеселее и поприятнее!

И Сваммердам заговорил о том, что он, как и Левенгук, свеликой радостью узнал о глубоком чувстве прекрасной Дертье Эльвердинк кгосподину Перегринусу Тису. Если раньше каждый из них оставался при своеммнении, полагая, что Дертье должна остаться именно у него и не помышлять ни окакой любви и замужестве, то теперь они убедились, что лучше будет устроить всепо-иному. В гороскопе Перегринуса им удалось прочесть, что он непременно долженизбрать себе в жены прелестную Дертье Эльвердинк, ибо только тогда он достигнетнаибольшего благополучия в жизни. Оба они ни минуты не сомневались, что иПерегринус пылает равной любовью к милой малютке, и потому сочли это делорешенным. Сваммердам полагал еще, кроме того, что господин Перегринус Тис -единственный человек, который может без труда убрать своих соперников с дороги,и что даже самые грозные противники, как, например, bel esprit и брадобрей,ничего не смогут против него предпринять.

Перегринус прочел в мыслях Сваммердама, что микроскопистыдействительно думали, будто открыли в его гороскопе непреложную неизбежностьего брака с маленькой Дертье Эльвердинк. Только этой неизбежности они иуступали, рассчитывая, однако, из мнимой потери Дертье извлечь тем большуювыгоду, а именно: завладеть самим Перегринусом вместе с его талисманом.

Можно себе представить, как мало Перегринус верил в мудростьи ученость обоих микроскопистов, раз оба они не смогли разгадать главногопункта гороскопа. Поэтому он не придал никакого значения тому воображаемомустечению обстоятельств, которое обусловливало необходимость его брака спрекрасной Дертье, и мог твердо и определенно заявить, что отказывается от рукиДертье, не желая причинять горя своему лучшему искреннему другу, юному ГеоргуПепушу, который имеет более давние и более законные права на обладаниепрелестным существом; и слова своего он ни за что в мире не нарушит.

Господин Сваммердам поднял свои серо-зеленые кошачьи глаза,которые до сих пор держал потупив, выпучил их на Перегринуса и улыбнулся, какхитрая лиса.

- Если только дружба с Георгом Пепушем, - заговорил он, -препятствует Перегринусу дать волю своим чувствам, то это препятствие ужеустранено; ибо Пепуш хотя и страдает некоторым помешательством, однако понял,что его брак с Дертье Эльвердинк противоречит сочетанию светил и сулит тольковсякие беды и гибель; поэтому Пепуш отказался от всех своих притязаний на рукуДертье, заявив только, что он готов пожертвовать жизнью в защиту прекраснейшей,которая не может принадлежать никому, кроме его сердечного друга Тиса, отнеуклюжего болвана bel esprit и от кровососа брадобрея.

Ледяной озноб потряс Перегринуса, когда он прочитал в мысляхСваммердама, что все, сказанное им, было правдой. Охваченный самыми странными ипротиворечивыми чувствами, он упал на подушки и закрыл глаза.

Господин Сваммердам настоятельнейше приглашал Перегринусасойти вниз и самому из уст Дертье и Георга услышать о настоящем положениивещей. Засим он распростился с Перегринусом, причем раскланивался столь жедолго и церемонно, как и при своем появлении.

Мастер-блоха, спокойно сидевший все это время на подушке,перепрыгнул вдруг к самому кончику ночного колпака господина Перегринуса. Затемон поднялся на своих длинных ногах, стал ломать себе руки, умоляюще простираяих к небу, и воскликнул сдавленным от горьких слез голосом:

- Увы мне, несчастному! Я уже думал, что спасен, а теперьтолько начинается опаснейшее испытание! К чему мужество, к чему непоколебимаятвердость моего благородного покровителя, раз все, все восстает против меня! Ясдаюсь! - все кончено.

- Ну, что вы, - сказал господин Перегринус слабым голосом, -ну, что вы сетуете там, на моем ночном колпаке, милый мастер? Неужели выдумаете, что вы один имеете причину жаловаться? Разве я сам не нахожусь также вотвратительнейшем положении? Все существо мое потрясено и расстроено, и я незнаю, с чего начать, что думать. Только не думайте, милый мастер-блоха, будто ятак глуп, что дерзну приблизиться к той скале, о которую я могу разбиться совсеми моими прекрасными замыслами и решениями. Я остерегусь последоватьприглашению Сваммердама и не увижу вновь Дертье Эльвердинк.

- По правде говоря, - отвечал мастер-блоха, опять занявстарое место на подушке возле уха господина Перегринуса Тиса, - по правдеговоря, я сомневаюсь, не должен ли я - как это мне ни кажется гибельным - какраз вам и посоветовать спуститься немедленно же к Сваммердаму. Мнепредставляется, будто линии вашего гороскопа теперь все быстрее и быстреесходятся вместе и вы сами уже готовы вступить в красную точку. Каково бы нибыло решение темного рока, я вижу ясно, что даже сам мастер-блоха не в силахуйти от этого решения, и потому требовать от вас моего спасения было бы стольже глупо, как бесполезно. Ступайте туда, посмотрите на нее, примите ее руку,предайте меня в рабство, а для того чтобы все свершилось по воле звезд, безвсякого постороннего вмешательства, не прибегайте на этот раз кмикроскопическому стеклу.

- Мне казалось, - произнес Перегринус, - мне казалось,мастер-блоха, что ваше сердце твердо, дух ваш крепок, и вдруг вы теперьпроявляете такое малодушие, такую робость! Но как бы умны вы там ни были -пусть даже сам Рорарий, знаменитый нунций Климента Седьмого, ставит ваш умгораздо выше нашего, - вы все-таки не имеете достаточного понятия о твердойволе человека и слишком мало ей придаете значения. Повторяю! - я сдержу данноевам слово, а чтобы показать, как непоколебимо мое решение больше не видаться смалюткой, я сейчас встану и пойду, как положил еще вчера, к переплетчикуЛэммерхирту.

- О Перегринус, - воскликнул мастер-блоха, - воля человека -хрупкая вещь, часто ее разбивает самый легкий порыв ветерка. Какая бездна лежитмежду тем, чего желают, и тем, что случается! Часто целая жизнь есть тольконепрестанное желание, и часто человек в своих постоянных желаниях в концеконцов перестает понимать, чего он желает. Вы не хотите больше видеть ДертьеЭльвердинк, а кто поручится, что это не случится в следующее мгновение послетого, как вы высказали это решение?

И странно, но в действительности все произошло именно так,как предсказывал пророческий дух мастера-блохи.

Перегринус встал, оделся и, верный своему намерению,направился к переплетчику Лэммерхирту; но когда он проходил мимо комнатыСваммердама, дверь в нее настежь отворилась, и Перегринус, сам не зная как,очутился под руку со Сваммердамом посреди комнаты перед самой ДертьеЭльвердинк, которая весело и непринужденно осыпала его поцелуями и воскликнуласвоим звонким и серебряным голоском:

- С добрым утром, мой милый Перегринус!

В комнате находился и господин Георг Пепуш: он смотрел вокно и насвистывал песенку. Но тут он захлопнул окно и обернулся.

- А, вот и ты! - воскликнул он, как будто только сейчасзаметил Перегринуса. - А, вот и ты! Ты пришел навестить свою невесту, это впорядке вещей, и третий здесь только лишний. А потому я удаляюсь, но, перед темкак я уйду, позволь тебе сказать, мой дорогой Перегринус, что Георг Пепушпрезирает всякий дар, который сострадательный друг бросает ему, как милостынюбедному грешнику! Да будет проклята твоя жертва, я не хочу ничем быть тебеобязанным. Бери ее, прекрасную Гамахею, которая так любит тебя, но берегись,как бы чертополох Цехерит не пустил корней под твоим домом и не разрушил егостены.

Тон и все поведение Георга граничили с грубым бахвальством,и Перегринус был оскорблен до глубины души тем, что Пепуш так дурно истолковалвсе его действия.

- Мне никогда, - сказал он, не скрывая своей досады, - мненикогда и в голову не приходило становиться тебе поперек дороги; в тебе говоритбезумство и ревность влюбленного, иначе ты понял бы, что я совершенно невиновенво всем, что ты сам выдумал. Не требуй, чтобы я убил змею, которую ты питаешь вгруди себе на мучение! Знай же, что тебе не бросал я никакого дара, тебе неприносил никакой жертвы, отказываясь от прекраснейшей и, может быть, от высшегосчастия моей жизни. Иной, более высокий долг, нерушимое слово принудили меня кэтому!

В дикой ярости Пепуш уже занес кулак на друга, но тутмалютка бросилась между ними и, схватив Перегринуса за руку, воскликнула сосмехом:

- Оставь его, пусть убирается этот нелепый чертополох, унего одна дурь в голове, он до того своенравен и упрям, как вся их породачертополохов, что никогда сам даже не знает, чего он, собственно, хочет; но тымой и останешься моим, мой милый, горячо любимый Перегринус!

С этими словами малютка усадила Перегринуса на канапе и безвсяких церемоний прыгнула к нему на колени. Пепуш, досыта обгрызши свои ногти,бросился вон из комнаты.

Малютка, одетая опять в свое соблазительное, фантастическоеплатье из серебряной тафты, была по-прежнему прелестна и обворожительна;Перегринус чувствовал, как у него по жилам заструилось электрическое тепло еетела, и все-таки по временам на него веяло каким-то ледяным, недобрым трепетом,как бы дыханием смерти. Впервые ему почудилось в глубине глаз малютки что-тостранно безжизненное, застывшее, а в звуке ее голоса, даже в шелесте еесеребряной тафты звучало что-то ему чуждое, чему никоим образом не следовалодоверять. Ему тяжело было вспомнить, что в тот раз, когда Дертье говорила емуто, что согласовалось с ее мыслями, она была также одета в тафту; почему именнотафта казалась ему опасной, он сам не знал, но мысли о тафте и о чем-тозловещем сами собой связывались друг с другом, подобно тому как сон соединяетсамые разнородные образы и люди объявляют все это чепухой, не постигаяглубокой, сокровенной их связи.

Вовсе не желая огорчать милое маленькое существокаким-нибудь ложным подозрением, Перегринус подавил свои чувства и ждал толькоблагоприятного момента, чтобы вывернуться из ее объятий и ускользнуть отрайской змеи.

- Но что с тобой, - сказала наконец Дертье, - что с тобойсегодня, мой нежный друг? Ты так холоден, так бесчувствен! Что у тебя на душе,жизнь моя?

- Голова болит, - отвечал Перегринус как только могравнодушнее, - голова болит - хандра - глупые мысли - только это и расстраиваетменя, милое мое дитя, и больше ничего. Пусти меня на воздух, и все пройдет внесколько минут; кроме того, у меня есть еще одно дело.

- Все это, - воскликнула малютка, быстро соскочив с коленПерегринуса, - все это ложь, но ты злая обезьяна, которую сначала нужноприручить!

Перегринус вздохнул свободно, когда очутился на улице, ноуже совсем вне себя от радости был мастер-блоха, который, сидя в галстуке уПерегринуса, без умолку хохотал и так хлопал в ладоши, что всякому было слышно.

Перегринусу была немножко тягостна эта веселость егомаленького протеже, ибо она мешала ему думать. Он попросил мастера-блохууспокоиться, ибо солидные люди уже стали посматривать на него с упреком,полагая, что это он сам так хохочет и выкидывает такие глупости на улице.

- Какой же я дурак, - восклицал мастер-блоха, не в состоянииумерить свой восторг, - какой же я слепой дурак, что мог сомневаться в победетам, где не было никакой надобности и бороться. Да, Перегринус, это так, выпобедили в то мгновение, когда и самая смерть возлюбленной не могла поколебатьвашего решения. Дозвольте мне ликовать, дозвольте мне радоваться, ибо все этомогло бы оказаться обманом, если бы не показались уже первые лучи солнца,которое озарит все тайны.

Когда Перегринус постучал в дверь Лэммерхирта, нежныйженский голос откликнулся: «Войдите!» Он отворил дверь; девушка, бывшая однатолько в комнате, встала ему навстречу и приветливо спросила, что ему угодно.

Для благосклонного читателя будет достаточно, если мыскажем, что девушке этой могло быть около восемнадцати лет, что она была скореевысокого, чем низкого роста, стройна, прекрасно сложена, что волосы у нее быликаштановые, глаза темно-голубые, а кожа казалась нежной мягкой тканью из лилийи роз. Но всего дороже было то, что на личике девушки написана была та нежнаятайна девственной чистоты, высокой небесной прелести, какую удалось уловитьнекоторым старым немецким живописцам в их картинах.

Как только Перегринус взглянул в очи прелестной девушки, емупоказалось, будто он находился в тяжелых оковах, которые расторгла некаяблагодетельная сила, и ангел света стоит пред ним, об руку с которым он вступитв царство несказанной любви и блаженства. Девушка, покраснев от неподвижноустремленного на нее взгляда Перегринуса и стыдливо потупив глаза, повторилавопрос, что господину угодно?

Перегринусу стоило некоторого напряжения пробормотать,запинаясь: не здесь ли живет переплетчик Лэммерхирт? Когда же девушка ответила,что Лэммерхирт действительно живет здесь, но что сейчас он отлучился по делам,Перегринус начал что-то путать о переплетах, которые он заказал, о книгах,которые Лэммерхирт должен был ему доставить; наконец он кое-как попал в колею ивспомнил о роскошном издании Ариоста, которое Лэммерхирт должен был переплестив красный сафьян с богатой золотой отделкой.

Тут как бы электрическая искра пробежала по телу девушки;она всплеснула руками и воскликнула со слезами на глазах:

- Ах, боже мой! - так вы - господин Тис! - Она сделаладвижение, будто желая схватить руку Перегринуса, но быстро отступила назад иглубоко и облегченно вздохнула. Затем милая улыбка, как приветливая утренняязаря, озарила личико девушки, и она начала благодарить и благословлятьПерегринуса за все его благодеяния ее отцу, ее матери, и не только за это -нет! - за его кротость, его ласку, за ту радость и блаженство, которые онпринес детям своими подарками на Рождество. Она проворно освободила отцовскоекресло, которое было завалено книгами, рукописями, непереплетенными тетрадками,пододвинула его к Перегринусу и с радушием и гостеприимством просила его сесть.Затем она достала отлично переплетенного Ариоста, осторожно провела полотнянымплатком по сафьяну и с сияющими глазами подала Перегринусу мастерскоепроизведение переплетного искусства, зная хорошо, что Перегринус воздаст должноепрекрасной работе ее отца.

Перегринус вынул несколько золотых, но прелестная девушка,заметив его движение, поспешила сказать, что она не знает цены за работу иоттого не может принять уплаты, а потому не соблаговолит ли господин Перегринусобождать несколько минут, так как отец ее должен сейчас возвратиться.Перегринусу показалось, будто презренный металл в его руке сплавился в комок, ион опустил в карман золотые гораздо скорее, чем их вынул.

Когда Перегринус совершенно машинально сел в широкое креслоЛэммерхирта, девушка взялась и за свой стул; из вежливости господин Перегринусинстинктивно вскочил с места и хотел сам пододвинуть ей стул, но тут нечаянновышло так, что он вместо спинки стула схватил руку девушки и, когда осмелилсятихонько пожать эту драгоценность, ему почувствовалось еле заметное ответноепожатие.

- Киска, киска, что ты делаешь? - обратилась вдруг девушка ккошке и подняла с полу клубок, который та держала в передних лапках, принимаясьза мистическое свое тканье. Затем она с детской непринужденностью взяла за рукуплававшего в облаках восторга Перегринуса, подвела его к креслу и еще разпопросила его присесть, сама же уселась против него, занявшись каким-то женскимрукоделием.

Перегринус носился по волнам бушующего моря.

- О принцесса! - вдруг прошептал он, сам не зная почему.Девушка испуганно взглянула на него; ему представилось, что он оскорбилпрелестную, и он воскликнул грустно и нежно: - Моя милая и дорогаяmademoiselle!

Девушка покраснела и сказала с прелестной девичьей застенчивостью:

- Родители зовут меня Розочкой, зовите и вы меня так, милыйгосподин Тис, ведь я тоже принадлежу к числу детей, которым вы сделали такмного добра и которые так вас уважают.

- Розочка! - воскликнул вне себя Перегринус и едваудержался, чтобы не пасть к ее ногам.

Тут Розочка стала ему рассказывать, спокойно продолжая своюработу, про то, как война разорила ее родителей, как ее приняла к себе навоспитание тетка, жившая в соседнем городке, как эта тетка умерла нескольконедель назад и как она возвратилась тогда к родителям.

Перегринус слышал только сладостный Розочкин голос, почти невникая в смысл ее слов, и лишь тогда убедился, что все это не одни блаженныегрезы, когда вошел в комнату Лэммерхирт и сердечно его приветствовал. Немногоспустя появилась и жена с остальными детьми, и как часто в неисследованныхглубинах человеческой души, в самых странных сочетаниях перекрещиваются разныемысли, чувства, впечатления, так случилось и с Перегринусом, что даже вэкстазе, открывшем ему впервые небесное блаженство, ему вдруг вспомнилось, какпорицал его ворчливый Пепуш за подарки детям Лэммерхирта. Ему было оченьприятно узнать, что никто из детей не расстроил себе желудка его сластями, арадостно торжествующий взгляд, даже некоторая гордость, с которыми онипосматривали на высокий стеклянный шкаф, где хранились блестящие игрушки,показывал, что они считали последние подарки чем-то необыкновенным, что большеникогда не может повториться.

Итак, брюзгливый чертополох был совершенно не прав.

«О Пепуш, - сказал про себя Перегринус, - в твоюпомутившуюся, расстроенную душу не проникает ни один луч истинной, чистойлюбви!» Тут Перегринус подразумевал, конечно, нечто большее, чем сласти иигрушки.

Тихий, скромный, добрый Лэммерхирт с видимым удовольствиемпосматривал на Розочку, которая, хлопоча по хозяйству, то выходила, то опятьвходила в комнату, принесла хлеба и масла, накрыла маленький столик в углу истала готовить бутерброды своим меньшим братьям. Дети весело теснились клюбимой сестре и если, по простительной ребяческой жадности, раскрывали ртынемного шире, чем следовало, то это нисколько не нарушало домашней идиллии.

Перегринуса восхищало все, что делала прелестная девушка,безо всякого отношения к Вертеровой Лотте с ее бутербродами.

Лэммерхирт подошел к Перегринусу и вполголоса начал говоритьо Розочке, какая она милая, хорошая, добрая дочка, как господь наградил ее икрасотой и как много обещает она ему радости. Но уж всего отраднее ему то,прибавил он с просиявшим лицом, что Розочка проявляет склонность и кблагородному переплетному искусству и за немного недель, что она находится вродительском доме, так преуспела в этом тонком ремесле, что уже теперь оставиладалеко позади разных олухов-подмастерий, которые только и делают, что зрятратят и портят сафьян и золото и ставят буквы на корешке вкривь и вкось, такчто они напоминают собой пьяных мужиков, когда они, шатаясь, выходят из шинка.

И счастливый отец прошептал, наклонившись к самому ухуПерегринуса:

- Нет, господин Тис, я не могу молчать, я должен вам всевысказать: знаете, ведь моя Розочка сама позолотила обрез на Ариосте!

Как только Перегринус это услышал, он стремительно схватилсяза сафьяновые переплеты, точно боялся, что какая-нибудь враждебная сила похититу него эту святыню.

Лэммерхирт принял это за знак, что Перегринус собираетсяидти, и стал просить его остаться у него еще хоть ненадолго. Но это именно инапомнило Перегринусу, что в конце концов ему пора уходить. Он быстрорасплатился по счету, и Лэммерхирт, по обыкновению, протянул ему руку напрощанье, за ним и его жена, и Розочка также! Дети стояли в дверях, и, чтобыотдать дань любовной дури, Перегринус, выходя, вырвал у младшего из рук остатокбутерброда, который тот дожевывал, и бросился как сумасшедший вниз по лестнице.

- Ну, ну, - произнес озадаченный мальчуган, - что же этотакое! Если б господин Тис сказал только, что он голоден, я бы с удовольствиемотдал ему весь свой бутерброд!

Шаг за шагом шел господин Перегринус Тис домой, с трудомтаща под мышкой тяжелые in quarto 8 и с таким сияющим лицом брал в рот крошку закрошкой от своего кусочка бутерброда, точно вкушал манну небесную.

- Ну, рехнулся молодчик! - сказал повстречавшийся с нимгорожанин. И человека этого нельзя было упрекнуть за то, что он подумал такое оПерегринусе.

Когда господин Перегринус Тис вошел к себе в дом, навстречуему выбежала старая Алина и жестами, выражавшими и страх и заботу, указала накомнату господина Сваммердама. Дверь туда была отворена, и Перегринус увидел,что в кресле сидит в полном оцепенении Дертье Эльвердинк, с таким искаженным,осунувшимся лицом, что краше в гроб кладут. Столь же оцепенелые, столь жепохожие на трупы сидели перед ней в креслах Пепуш, Сваммердам и Левенгук.

- Ну, скажите на милость, - говорила старуха, - ну, скажитена милость, что здесь за чертовщина! Вот так они сидят уже целый день все троев полном бесчувствии, не едят, не пьют, не говорят, еле дышат!

Перегринусу стало было совсем не по себе от этого в самомделе довольно-таки зловещего зрелища, но покуда он подымался по лестнице,жуткая картина потонула в волнующемся море небесных грез, в котором восхищенныйПерегринус плавал с тех пор, как увидел Розочку.

Желания, грезы, блаженные надежды всегда стремятсяперелиться из сердца в сердце; но с кем другим мог поделиться сейчас своимсчастьем Перегринус, кроме как с добрым мастером-блохой? Ему хотел он раскрытьвсе свое сердце, ему - рассказать все о Розочке, что, собственно, толком ирассказать невозможно. Но сколько ни звал, сколько ни манил он его, никакогомастера-блохи не появлялось, он исчез. После самых тщательных поисковПерегринус нашел в складке галстука, куда мастер-блоха любил забираться вовремя его прогулок, маленькую коробочку, на которой были написаны следующиеслова:

«Здесь находится микроскопическоестекло для чтения мыслей. Если вы пристально посмотрите левым глазом вкоробочку, то стекло мгновенно очутится у вас в зрачке; если же вы пожелаетевынуть его из глаза, вам стоит только, наклонив глаз над коробкой, легонькосжать зрачок, и стекло упадет на дно коробки. Я хлопочу по вашему делу иотважусь на многое, для своего милого покровителя я сделаю все, что в моихсилах, пребывая вашим преданнейшим слугою

Мастером-блохой.

Для искусного, набившего себе руку романиста, который,вооружившись пером, изображает, как его душе угодно, человеческие помыслы ипоступки, тут был бы прекраснейший случай практически показать на примереПерегринуса всю бесконечную разницу между влюбленностью и любовью, после тогокак теоретически о ней достаточно уже трактовалось. Много можно было бы тутсказать о чувственном влечении, о проклятии первородного греха и о небеснойПрометеевой искре, которая, воспламеняя любовь, тем самым обнаруживает истинноедуховное единство разных полов, к чему, собственно, и сводится неизбежныйдуализм природы. Пусть эта Прометеева искра возжигает вслед за тем и факелГименея, как добрую домашнюю свечу, при ярком свете которой хорошо читать,писать, шить, вязать чулок; пусть тут и веселое потомство при случае пачкаетсебе мордочки вишневым сиропом - все это у нас на земле в порядке вещей. Крометого, такая небесная любовь имеет свою высокую поэзию, но важнее всего то, чтоэта любовь не есть какая-нибудь пустая фантазия, а что она действительносуществует, как то могут засвидетельствовать многие испытавшие ее, принесла лиона им счастье или несчастье.

Впрочем, благосклонный читатель, верно, давно догадался, чтогосподин Перегринус Тис в маленькую Дертье только здорово влюбился, но что лишьв то мгновение, как он увидал этого прелестного, милого ангела, РозочкуЛэммерхирт, в его груди запылала истинная небесная любовь.

Немного благодарности снискал бы, однако, рассказчикпредлагаемой безумнейшей, причудливейшей из всех сказок, если бы он, шаг зашагом держась церемониального марша присяжных романистов, не преминул вдостальнаскучить своему читателю, как того требует каждый написанный по всем правиламроман, а именно если бы он на каждой стадии пути, которую обычно подобает пройтилюбовникам, позволял себе непринужденно отдохнуть. Нет! любезный читатель,давай лучше поскачем, как лихие всадники на резвых, горячих конях, прямо кцели, не оглядываясь ни направо, ни налево. Вот мы и приехали! Вздохи, любовныежалобы, печаль, восторг, блаженство - все соединяется в фокусе того мгновения,когда прелестная Розочка, с очаровательным девственным румянцем на щеках,признается счастливейшему Перегринусу Тису, что она его любит, что она даже неможет высказать, как сильно, как безмерно его любит, как только им и живет, им -ее единственной мыслью, им - ее единственным счастьем.

Но мрачный, коварный демон впускает свои черные когти и всамые светлые, солнечные мгновения жизни; да! губительною тенью своего мрачногосущества он затемняет и это солнечное сияние. Так и в груди Перегринуса вдругподнялись злые сомнения, более того: злое подозрение зашевелилось в его душе.

«Ну, что же? - нашептывал ему какой-то голос. - Ну, что же?ведь и та, Дертье Эльвердинк, признавалась тебе в своей любви, а любовь эта небыла ли презренной корыстью, желанием завлечь тебя, заставить нарушить слово,предать лучшего друга, бедного мастера-блоху?»

«Я богат, говорят, мое добродушие, моя откровенность,которую многие называют глупостью, могут приобрести мне двусмысленноерасположение людей и особенно женщин; и эта, которая признается тебе теперь всвоей любви...»

Он быстро схватился за роковой подарок мастера-блохи, вынулкоробочку и хотел ее открыть, чтобы вставить в зрачок левого глазамикроскопическое стекло и таким образом проникнуть в мысли Розочки.

Он поднял глаза, и чистая небесная лазурь прекрасных очейзасияла ему в душу. Розочка, хорошо заметив его внутреннее движение, посмотрелана него удивленным и даже несколько озабоченным взглядом.

Тут будто молния пронзила его вдруг, и убийственное чувствосвоей испорченности сдавило ему душу.

«Как? - сказал он себе. - Ты, грешный, дерзаешь проникнуть внебесно чистое святилище этого ангела? Ты хочешь выведать мысли, которые немогут иметь ничего общего с презренными деяниями пошлых душ, пекущихся лишь оземном? Ты хочешь надругаться над самым духом любви, испытывая его проклятымиорудиями темной силы?»

Поспешно спрятал он коробочку в карман; ему казалось, будтоон сотворил грех, который никогда не сможет искупить.

Тоскуя, бросился он к ногам испуганной Розочки и восклицал,заливаясь слезами, что он преступный, грешный человек, недостойный любви такогоангельски чистого существа, как Розочка.

Розочка, которая не могла понять, что за мрачное настроениенапало на Перегринуса, склонилась к нему, обняла его и, плача, шептала:

- Бога ради, мой милый Перегринус, что с тобою? Чтоприключилось? какой злой враг становится между нами? О, приди, приди ко мне,успокойся и сядь рядом со мной!

Перегринус молча, не способный ни к какому произвольномудвижению, дал Розочке тихо поднять себя.

Хорошо, что старое, немного расшатанное канапе было, какобыкновенно, завалено сброшюрованными и уже переплетенными книгами, а такженемалым запасом разных переплетных инструментов, так что Розочка должна быламногое убрать, чтобы освободить место для себя и для сокрушенного господинаПерегринуса Тиса. Это дало ему время несколько прийти в себя, и его великаяскорбь, его раздирающая сердце тоска разрешилась в тихое сознание совершенного,но все-таки искупимого проступка.

Если до сих пор по выражению лица его можно было уподобитьбезутешному грешнику, над которым изречен окончательный приговор, то теперь онимел вид только немножко глуповатый. Но при подобных обстоятельствах такой видвсегда служит добрым предзнаменованием.

Сидя вдвоем с господином Перегринусом Тисом на упомянутомрасшатанном канапе честного переплетчика Лэммерхирта, Розочка начала говорить,потупив глаза и застенчиво улыбаясь:

- Я, кажется, догадываюсь, милый, что так внезапновзволновало твою душу. Должна тебе сознаться, мне много чудных вещейрассказывали о странных жильцах твоего дома. Соседки, - ведь ты знаешь, что этоза народ, эти соседки, они судят и рядят обо всем и часто сами толком не знаюто чем; так вот, эти нехорошие соседки рассказывали мне, что в твоем доме живеткакая-то удивительная женщина, которую многие даже считают за принцессу и чтоты сам в рождественскую ночь принес ее в свой дом. Говорят, что старый господинСваммер приютил ее у себя, признав за свою пропавшую племянницу, но вместе стем эта особа прибегает к самым странным средствам, чтобы завлечь тебя в своисети.

Однако ж это еще не самое худшее. Подумай только, милый мойПерегринус, старая тетушка, вот что живет напротив, - ты знаешь ее, такаявостроносая старушка, она всегда так ласково тебе кланяется, а ты еще как-тосказал про нее, когда она шла в церковь в своем пестром воскресном наряде (я исейчас не могу вспомнить без смеха), что тебе кажется, будто по улице идет кустогненных лилий, - так эта подозрительная тетушка наболтала мне многонехорошего.

Хотя она и кланяется тебе очень ласково, однако же онапостоянно предостерегает меня против тебя и утверждает, ни много ни мало, будтов твоем доме творится недоброе и будто маленькая Дертье - не кто иная, какпереодетый маленький чертенок, который, чтобы тебя соблазнить, принял образженщины, да еще очень красивой и привлекательной.

Перегринус! мой дорогой, любимый Перегринус, взгляни мне вглаза, ты не найдешь в них ни следа подозрения, я узнала твою чистую душу, никогдани от одного твоего слова, ни от одного твоего взгляда не упало ни малейшейтени на светлое, ясное зеркало моей души.

Я верю тебе, я верю в наше счастливое будущее, когда мысоединимся неразрывным союзом, которое мои сладкие сны сулят мне полным любви ивосторга! Перегринус! что бы ни замышляли против тебя духи мрака, вся сила ихрушится перед твоей кротостью, любовью и беззаветной верностью. Что можетомрачить любовь, подобную нашей? Откинь же все сомнения: наша любовь естьталисман, пред которым бегут все тени ночи.

В это мгновение Розочка представилась Перегринусу некимвысшим существом, а каждое ее слово - небесным утешением. Неописуемое чувствочистейшего восторга наполнило его душу, как мягкое, сладостное дыхание весны.Он уже не был грешником, не был дерзким преступником, каким себя почитал, нет,он уже с восторгом сознавал, что достоин любви прелестнейшей, ангельски чистойдевушки.

Переплетчик Лэммерхирт возвратился со своим семейством домойс прогулки.

Сами собой открылись сердца у Перегринуса и милой Розочки, ис наступлением ночи господин Перегринус уже счастливым женихом покинул тесноежилище переплетчика и его супруги, которые на радостях поплакали, пожалуй, дажебольше, чем было необходимо.

Все подлинные и достоверные источники, из коих почерпнутаэта чудесная история, согласуются в том - и это подтверждается столетнимкалендарем, - что как раз в ту самую ночь, когда господин Перегринус Тис шелдомой счастливым женихом, полная луна светила так ярко и приветливо, что всяКонная площадь убралась ее серебряным блеском. Вполне естественно, что господинПерегринус Тис, вместо того чтобы лечь в постель, высунулся в открытое окно и,как подобает влюбленным, стал, глядя на луну, предаваться мыслям о своейвозлюбленной.

Но хотя бы это и повредило господину Перегринусу Тису вомнении благосклонного читателя, особенно же во мнении благосклоннойчитательницы, однако справедливость требует сказать, что господин Перегринус,несмотря на все свое блаженное состояние, два раза так здорово зевнул, чтокакой-то подвыпивший приказчик, проходивший, пошатываясь, под его окном, громкокрикнул ему: «Эй, ты там, белый колпак! смотри не проглоти меня!» Это послужилодостаточной причиной для того, чтобы господин Перегринус Тис в досаде захлопнулокно так сильно, что стекла зазвенели. Утверждают даже, что во время этого актаон довольно громко воскликнул: «Грубиян!» Но за достоверность этого никакнельзя поручиться, ибо подобное восклицание как будто совершенно противоречит итихому нраву Перегринуса, и тому душевному состоянию, в котором он находился вэту ночь. Как бы то ни было, господин Перегринус Тис захлопнул окно иотправился спать. Однако потребность сна, по-видимому, была устраненаупомянутой чрезмерной зевотой. Мысли одна за другой бродили в его голове, иособенно живо представлялась ему опасность, которой он подвергался, если бынечестиво воспользовался микроскопическим стеклом, которое подсовывала емукакая-то темная сила. Только теперь он ясно понял, что роковой подарокмастера-блохи, хотя и сделанный им с добрым намерением, все-таки во всехотношениях был адским подарком.

«Как? - рассуждал он сам с собой. - Разве человека,испытывающего сокровенные мысли своего ближнего, не постигает, как следствиеэтого рокового дара, ужасная участь вечного жида, который скитается по пестромумиру, как по негостеприимной, безутешной пустыне, без надежды, без горя и безрадости, в тупом равнодушии, этой caput mortuum 9 отчаяния?

При беспрестанно возникающих надеждах, при беспрестанновозобновляющемся доверии к людям и при повторяющемся каждый раз горькомразочаровании в них возможно ли, чтобы недоверие, злостная подозрительность,ненависть, мстительность не свили себе гнезда в душе и не истребили бы в нейвсех следов воистину человеческого начала, выражающегося в сердечнойдоверчивости, кротости и добродушии? Нет! меня не обманут твое приветливоелицо, твои льстивые речи, хотя бы ты и таил ко мне в глубине души незаслуженнуюненависть; я буду считать тебя своим другом, я буду делать тебе добро, какоетолько смогу, я открою тебе мою душу, потому что мне это отрадно, и минутагорького разочарования, если она наступит, ничего не стоит против радостейпрекрасного, минувшего сна. И даже истинные друзья, действительноблагожелательные... как переменчива человеческая душа! - не может развекакое-нибудь несчастное стечение обстоятельств, недоразумение, порожденноекапризом случая, вызвать в душах и этих друзей мимолетную враждебную мысль?

И в это мгновение вдруг я беру несчастное стекло - и мрачноенедоверие наполняет мне душу; в несправедливом гневе, в безумном ослеплении яотталкиваю от себя истинного друга, и все глубже и глубже ядовитое сомнениеподтачивает самые корни жизни и вносит раздор в мое земное бытие, отчуждаетменя от меня самого.

Нет! преступление, безбожное преступление желать, подобнопадшему ангелу света, сравнивать себя с вечной силой, которая читает в душахлюдей, потому что владеет ими.

Прочь, прочь этот злополучный дар!»

Господин Перегринус Тис схватил маленькую коробочку смикроскопическим стеклом и размахнулся, чтобы со всей силы швырнуть ее впотолок.

Но вдруг на одеяле совсем рядышком с господином Перегринусомочутился мастер-блоха, в своем микроскопическом виде, очаровательный, вблестящем чешуйчатом панцире и отменно лакированных золотых сапожках.

- Остановитесь! - воскликнул он. - Остановитесь,почтеннейший! не затевайте глупостей! Пока я здесь, вы скорее уничтожитесолнечную пылинку, чем отбросите хоть на фут это маленькое несокрушимое стекло.Впрочем, я укрылся, по своему обыкновению, в складке вашего галстука уже упочтенного переплетчика Лэммерхирта и потому, незаметно для вас, был свидетелемвсего, что происходило. Точно так же мне удалось слышать весь ваш теперешнийразговор с самим собой и вынести из него много поучительного.

Прежде всего, я обнаружил, что только теперь в вашем сердцезажглись в полном блеске могучие лучи истинной чистой любви, так что, яполагаю, приближается высший, решительный момент вашей жизни.

Засим я увидел, что в отношении микроскопического стекла я находилсяв большом заблуждении. Поверьте мне, достойный, испытанный друг, хотя я и неимею удовольствия быть человеком, как вы, а только блохою - правда, не простою,но своим славным мастерством достигшей ученых степеней, - все-таки я знаю оченьхорошо человеческую душу и все особенности поведения людей, живя в кругу ихпостоянно. Иногда их поведение мне кажется чрезвычайно смешным, пожалуй дажеглупым; не сердитесь на это, почтеннейший, я говорю ведь это только какмастер-блоха. Вы правы, мой друг, было бы гнусно и ни к чему бы хорошему непривело, если бы люди ни с того ни с сего, когда только заблагорассудится,заглядывали в мысли друг друга; но беззаботной, веселой блохе такие свойствамикроскопического стекла ровно ничем не угрожают.

Вы знаете, почтеннейший - а скоро, если судьбе будет угодно,и счастливейший, - господин Перегринус, что мой народ нрава легкомысленного,ветреного, отважного, можно бы даже сказать, что он состоит сплошь из молодых,бойких скакунов. Но я, со своей стороны, могу похвалиться еще совсем особойжитейской мудростью, которой вам, умным людям, обыкновенно решительно нехватает. Я хочу сказать, что я никогда ничего не делал не вовремя. Кусанье естьглавное условие моего бытия; но не было случая, чтобы кусал я не в надлежащеевремя и не в надлежащее место. Поймите и цените это, мой добрый, верный друг!

Теперь я принимаю обратно из ваших рук и буду хранить вернопредназначавшийся вам дар, которым не было дано владеть ни препарату человека,именуемому Сваммердамом, ни пожираемому мелочной завистью Левенгуку.

А теперь, почтеннейший мой господин Тис, постарайтесьзаснуть. Вскоре вас окутают сонные грезы, в которых вам откроется великиймомент вашей жизни. В нужное время я буду опять около вас.

Мастер-блоха исчез, и свет, который он распространял, потухв глубоком ночном мраке плотно занавешенной комнаты.

Как сказал мастер-блоха, так и случилось.

Вскоре господину Перегринусу Тису привиделось, что он лежитна берегу гремучего лесного ручья и внимает шепоту ветра, шелесту кустов,жужжанию тысячи насекомых, вившихся вокруг него. Затем ему послышались странныеголоса, которые доносились все более и более внятно, так что Перегринусунаконец показалось, что он разбирает слова.

Но в его уши проникала только какая-то смутная, сбивчиваяболтовня.

Наконец чей-то глухой торжественный голос, звучавший всеяснее и яснее, начал следующую речь:

«Несчастный король Секакис! ты, который пренебрегуразумением природы, ты, который, будучи ослеплен злыми чарами коварногодемона, узрел ложного Терафима вместо истинного духа! В том роковом месте, вФамагусте, скрытый в глубине земли, лежал талисман, но так как ты сам себяуничтожил, то не было начала, чтобы воспламенить его оцепеневшую силу. Напраснопожертвовал ты своей дочерью, прекрасной Гамахеей, напрасно было любовноеотчаяние чертополоха Цехерита; но так же бессильна и бездейственна была икровожадность принца пиявок. Даже неуклюжий гений Тетель принужден былвыпустить из рук сладостную добычу, ибо столь могущественна была еще, о корольСекакис, твоя полуугасшая мысль, что ты смог возвратить погибшую той древнейстихии, из коей она возникла.

Безумные мелочные торгаши природой! вам в руки суждено былопопасть бедняжке, когда вы обнаружили ее в цветочной пыли того роковогогарлемского тюльпана! Вы мучили ее своими отвратительными опытами, воображая вдетском самомнении своем, будто вы сумеете презренными ухищрениями достичьтого, что может осуществить только сила того дремлющего талисмана!

И тебе, мастер-блоха, не было дано прозреть тайну, потому чтотвой ясный взор не имел силы проникнуть в глубь земли и отыскать оцепеневшийкарбункул.

Звезды двигались по небу, диковинно перекрещивались на путяхсвоих, и грозные их сочетания образовывали дивные фигуры, недоступные слабомузрению людей. Но ни одно звездное столкновение не пробуждало карбункула; ибо неродилась еще человеческая душа, которая бы хранила и лелеяла этот карбункул,дабы в познании высшего в человеческой природе он пробудился к радостной жизни,- и вот!

Чудо исполнилось, мгновение настало».

Светлое, пламенеющее сияние пронеслось перед глазамиПерегринуса. Он наполовину очнулся от своего забытья и - к своему немаломуудивлению - увидел мастера-блоху, который, сохраняя свои микроскопическиеразмеры, был облечен, однако, в прекраснейшую мантию, ниспадавшую богатымискладками, и с ярко пылавшим факелом в передней лапке ретиво и деловито прыгалпо комнате, издавая тонкие пронзительные звуки.

Господин Перегринус намеревался уже совсем проснуться, каквдруг тысячи огненных молний прорезали комнату, которая вскоре вся как бызаполнилась одним пылающим огненным шаром.

Но тут нежное ароматическое дыхание повеяло на яркое пламя,которое вскоре утихло и превратилось в мягкое лунное сияние.

Теперь Перегринус увидел себя на великолепном троне, вбогатом индийском царском одеянии, со сверкающей диадемой на голове, сознаменательным лотосом, вместо скипетра, в руке. Трон был воздвигнут внеобозримом зале, колоннами которого были тысячи стройных кедров, высоких донебес.

Между ними прекраснейшие розы и всевозможные другие дивныеблагоухающие цветы поднимали из темных кустов свои головки, как бы в страстномвлечении к чистой лазури, которая, сверкая сквозь переплетшиеся ветви кедров,казалось, взирала на них любящими очами.

Перегринус узнал самого себя, он почувствовал, чтовоспламененный к жизни карбункул пылает в его собственной груди.

Далеко в глубине зала гений Тетель старался подняться ввоздух, но, не достигнув и половины кедровых стволов, постыдно шлепнулся наземлю.

А по земле ползал, отвратительно изгибаясь, гадкий принцпиявок; он то надувался, то вытягивался, утолщался и удлинялся, и при этомстонал: «Гамахея - все-таки моя!»

Посреди зала на колоссальных микроскопах сидели Левенгук иСваммердам и строили жалкие, плачевные рожи, восклицая друг другу с укором: «Вывидите, вот куда указывала точка гороскопа, значение которой вы не моглиразгадать. Навеки потерян для нас талисман!»

У самых же ступеней трона лежали Дертье Эльвердинк и ГеоргПепуш; они казались не столько спящими, сколько погруженными в глубокийобморок.

Перегринус, или - мы можем теперь так его называть - корольСекакис, распахнул свою царственную мантию, складки которой закрывали егогрудь, и из нее как небесный огонь засверкал карбункул, разбрызгиваяослепительные лучи по всему залу.

Гений Тетель, только что собравшийся снова подняться вверх,с глухим стоном разлетелся на бесчисленное множество бесцветных хлопьев,которые, будто гонимые ветром, затерялись в кустах.

С ужаснейшим воплем душераздирающей тоски принц пиявокскорчился, исчез в земле, и оттуда послышался рев недовольства, как будтонеохотно принимала земля в свое лоно мерзкого беглеца. Левенгук и Сваммердамсвалились со своих микроскопов и совсем съежились; по их болезненному стенаниюи оханью было ясно, что они испытывали смертельную тоску и жесточайшие мучения.

Дертье Эльвердинк и Георг Пепуш, или, как их здесь будетлучше назвать, принцесса Гамахея и чертополох Цехерит, очнулись от своегообморока и, пав на колени перед королем, казалось, умоляли его о чем-товздохами, полными тоски. Но взоры их были потуплены, как будто они не могливыдержать блеска сверкающего карбункула.

Торжественно заговорил Перегринус:

- Из жалкой глины и перьев, которые потерял глупый,неповоротливый страус, слепил тебя злой демон, чтобы ты обманывал людей в видегения Тетеля, и потому луч любви уничтожил тебя, смутный призрак, и ты долженбыл распылиться в лишенное всякого содержания ничто.

И ты также, кровожадное ночное чудовище, ненавистный принцпиявок, должен был перед лучом пылающего карбункула бежать в недра земли.

Но вы, бедные сумасброды, несчастный Сваммердам и жалкийЛевенгук, чья жизнь была непрерывным заблуждением, вы стремились исследоватьприроду, не имея ни малейшего понятия о ее внутренней сущности.

Вы дерзнули вторгнуться в ее мастерскую, с тем чтобыподсмотреть ее таинственную работу, воображая, что вам удастся безнаказанноузреть ужасные тайны тех бездн, что недоступны человеческому глазу. Ваше сердцеоставалось мертвым и холодным, никогда истинная любовь не воспламеняла вашегосущества, никогда ни цветы, ни пестрые легкокрылые насекомые не вели с вамисладких речей. Вы мнили, что созерцаете высокие святые чудеса природы со смиреннымблагоговением, а между тем сами уничтожали это благоговение, силясь, в своемпреступном дерзновении, доискаться до сокровеннейших условий сих чудес; ипознание, к которому вы стремились, было лишь призраком, который вас морочилкак любопытствующих, надоедливых детей.

Глупцы! вам луч карбункула не подаст уже ни надежды, ниутешения!

«Ого-го! есть и надежда, есть и утешение! Старухаприсоседится к старикам! Вот она любовь, вот она верность, вот она нежность! Истаруха-то теперь на самом деле королева и введет своего Сваммердамушку, своегоЛевенгукушку в свое царство, и там они будут красивыми принцами и будутвыщипывать серебряные нитки, и золотые нитки, и шелковые пряди и заниматься идругими умными и полезными делами».

Так говорила старая Алина, которая внезапно очутилась междудвух микроскопистов, одетая в самое причудливое платье, точно королева Голкондыв опере. Но оба микроскописта до такой степени съежились, что казались вышинойуже не более пяди. Королева Голконды взяла малюток, которые громко охали истонали, на руки и с нежными, шутливыми прибаутками принялась ласкать и гладитьих, как малых деток. Потом королева Голконды уложила своих миленьких куколок вдве маленькие колыбели, изящно вырезанные из прекраснейшей слоновой кости, иначала укачивать их, припевая:

Спи, дитя мое, баю,

Два барашка во саду,

Один черный, другой белый...

Между тем принцесса Гамахея и чертополох Цехерит всепродолжали стоять коленопреклоненные на ступенях трона.

Тогда Перегринус сказал:

- Нет! Рассеялось заблуждение, расстраивавшее жизнь вашу,возлюбленная чета! Придите в мои объятия, возлюбленные мои! Луч карбункулапроникнет в ваши сердца, и вы вкусите небесное блаженство.

С радостным восклицанием поднялись с колен принцесса Гамахеяи чертополох Цехерит, и Перегринус прижал их к своему пламенному сердцу.

Как только он выпустил их, они в восторге упали в объятиядруг другу; исчезла с лица их смертная бледность, и свежая, юная жизнь расцвелана их щеках, засветилась в их глазах.

Мастер-блоха, стоявший до сих пор как телохранитель возлетрона, вдруг принял свой естественный вид и с пронзительным восклицанием: «Стараялюбовь не ржавеет!» - одним прыжком вскочил на шею Дертье.

Но, о чудо из чудес! В то же мгновение, сияя неописуемойпрелестью девственности и чистой любви, небесный херувим Розочка лежала нагруди у Перегринуса.

Ветви кедров зашумели, выше и радостнее подняли цветы своиголовки, сверкающие райские птицы запорхали по залу, сладостные мелодиизаструились из темных кустов, издалека донеслись ликующие клики, тысячегласныйгимн упоительнейшего наслаждения огласил воздух, и в священном торжестве любвивысшее блаженство жизни запылало огненными языками чистого небесного эфира!

Господин Перегринус Тис купил в окрестностях городапрекрасную усадьбу, и здесь-то в один и тот же день назначено было праздноватьи его свадьбу и свадьбу его друга Георга Пепуша с маленькой Дертье Эльвердинк.

Благосклонный читатель избавит меня от описания свадебногопира, равно как и от подробного рассказа обо всем прочем, что происходило в сейторжественный день.

Охотно предоставляю я также прекрасным читательницам именнотак нарядить обеих невест, как то рисуется их фантазиям. Замечу только одно,что Перегринус и его прелестная Розочка были веселы и непринужденны, как дети,Георг и Дертье, напротив, глубоко погружены в самих себя и, не сводя очей другс друга, казалось, не видели, не слышали, не чувствовали ничего вокруг.

Была полночь, когда вдруг бальзамический запах пышноцветногоCactus grandiflorus наполнил весь обширный сад и весь дом.

Перегринус пробудился от сна, ему послышались глубокожалобные мелодии безнадежного, страстного томления, и странное предчувствиеовладело им.

Ему казалось, будто друг отрывался насильственно от егогруди.

На следующее утро хватились второй молодой четы, то естьГеорга Пепуша и Дертье Эльвердинк, и велико было общее удивление, когдаобнаружилось, что они вовсе даже не входили в брачную комнату.

В эту минуту совершенно вне себя прибежал садовник,восклицая, что он не знает, что и подумать, но в саду появилось престранноечудо.

Целую ночь снился ему цветущий Cactus grandiflorus, и толькосейчас он узнал тому причину. Надобно только пойти и посмотреть.

Перегринус и Розочка сошли в сад. Посреди красивого боскета заночь вырос высокий Cactus grandiflorus, его цветок поник, увянув в утреннихлучах, а вокруг него любовно обвивался лилово-желтый тюльпан, умерший тою жесмертью растения.

- О, мое предчувствие, - воскликнул Перегринус дрожащим оттоски голосом, - о, мое предчувствие, оно не обмануло меня! Луч карбункула,воспламенивший меня к высшей жизни, принес тебе смерть, несчастная чета,связанная странными сплетениями таинственной борьбы темных сил.

Таинство раскрылось, высшее мгновение исполненного желаниябыло и мгновением твоей смерти.

И Розочка, казалось, догадалась о значении чуда, онасклонилась над бедным умершим тюльпаном, и чистые слезы закапали у нее из глаз.

- Вы совершенно правы, - сказал мастер-блоха (который всвоем изящном микроскопическом виде вдруг очутился на кактусе), - да, высовершенно правы, достойнейший господин Перегринус; дело обстоит именно так,как вы изволили сказать, и теперь я потерял мою возлюбленную навеки.

Розочка испугалась было маленького чудовища, но мастер-блохапосмотрел на нее такими умными приветливыми глазами, а господин Перегринусотносился к нему так доверчиво, что она собралась с духом и смело взглянула наего миленькое личико; когда же Перегринус шепнул ей: «Это мой милый, добрыймастер-блоха» - доверие ее к маленькой странной твари еще более возросло.

- Мой добрейший Перегринус, - с необыкновенной нежностьюзаговорил снова мастер-блоха, - моя милая, прелестная госпожа Тис, я должентеперь вас покинуть и возвратиться к моему народу, но я навсегда сохранюверность и дружбу к вам, и вы будете ощущать мое присутствие приятнейшим длявас образом. Прощайте! Прощайте оба! Желаю вам всякого счастья!

С этими словами мастер-блоха принял свой естественный вид иисчез бесследно.

И действительно, мастер-блоха был всегда добрым гением в семьегосподина Перегринуса Тиса, и в особенности показал он свое деятельное участие,когда по истечении года молодую чету обрадовал своим появлением маленькийПерегринус. Тут мастер-блоха сидел у постели молодой матери и кусал в носсиделку, когда она засыпала, прыгал в дурно сваренный суп для больной и опятьвыпрыгивал и т. д.

Но всего милее со стороны мастера-блохи было то, что он непропускал ни одного Рождества, чтобы не одарить потомство господина Тисапрелестнейшими игрушечками, сработанными самыми искусными художниками егонарода: таким приятным образом напоминал он господину Перегринусу Тису туроковую рождественскую елку, которую можно назвать как бы гнездом, гдезародились самые удивительные, самые безумные приключения.

Тут внезапно обрываются все дальнейшие заметки, и чудеснаяистория о мастере-блохе получает веселый и желанный

Конец .

Комментарии

Королева Голконды - героиня рассказа французскогописателя маркиза де Буфле (1738-1815) «Алина, королева Голконды», сюжеткоторого был известен в Германии благодаря ряду одноименных опер и балетов.

Левенгук Антон ван (1632-1723) - голландский купец инатуралист, прославившийся усовершенствованием микроскопа. Гофман называетнеточную дату смерти Левенгука.

Пантагрюэль - герой романа французского писателяФрансуа Рабле (ок. 1494-1553) «Гаргантюа и Пантагрюэль».

...истории о трех апельсинах... - См. комедию КарлоГоцци «Любовь к трем апельсинам».

Бетман Фридерика (1760-1815) - знаменитая немецкаядраматическая и оперная актриса; исполняла заглавную роль в опере Бертона «Алина,королева Голконды», шедшей на берлинской сцене с апреля 1804 г.

...из того черного стигийского ручейка... -Стигийский ручеек - Стикс, в греческой мифологии - река в загробном мире.

Армадил - южноамериканское животное, тело которогозащищено костяными пластинками (панцирем); называется иначе броненосцем.

Сваммердам Ян (1637-1680) - голландскийестествоиспытатель.

«Есть что-то высокое и прекрасное в этом Похищении». -Имеется в виду опера Моцарта «Похищение из сераля».

Марианна... Филина... Миньона - героини романа Гете «Ученическиегоды Вильгельма Мейстера».

Петиметр (франц.) - франт, щеголь.

Мне неведомо, знавали ли вы славного раввина Исаака БенГаррафада... - К этой фразе есть примечание Гофмана: «Раввин Исаак БенГаррафад жил в конце двенадцатого столетия. См. Bartolocci, Biblioth.rabbinica. III, p. 888».

Фата-моргана - мираж.

...Вертеровой Лотте с ее бутербродами.> - См. Гете, «Страданияюного Вертера», часть I, запись от 16 июня.

Примечания:

1 Книга природы (лат.).

2 Состав преступления (лат.).

3 Игра слов: Corpus - имеет также значение «тело»(лат.).

4 Плутоватый любезник (франц.).

5 Почему неразумные живые существа лучшепользуются разумом, нежели люди (лат.).

6 Речь в защиту мышей (лат.).

7 Остряк (франц.).

8 Книга в четвертку листа (лат.).

9 Здесь - последняя стадия (лат.).

Другие сказки Гофмана