Скачать сказку в формате PDF

Сказка Ли Юнаса
" Анвэрская чайка "

      Неподалёку от Анвэра лежит каменистый птичий островок; и никому туда не высадиться, когда на море неспокойно. Волны то набегут на островок, то отхлынут вновь.
       В погожий летний день кажется, что на дне морском, словно сквозь туманную дымку, поблёскивает золотой перстень. И ходило со стародавних времён в народе предание, будто это — сокровище, что от какого-то затонувшего разбойного судна осталось.
       А на закате маячит порой вдали корабль с башней на корме, и отблески солнца вспыхивают на высокой старинной башенной галерее.
       И чудится, будто плывёт корабль в ненастье, зарываясь носом в тяжёлые, белопенные буруны.
       Вдоль шхер сидят чёрные чайки и высматривают сайду.
       Было, однако же, время, когда чайкам этим вёлся строгий счёт. Никогда их ни больше, ни меньше двенадцати не водилось, а на голом камне, туманной дымкой скрытая, сидела на взморье тринадцатая; так что видеть её можно было только, когда она снималась с места и улетала.
       Зимой, когда рыболовный промысел подходил к концу, оставались в посёлке у моря лишь женщина да девочка-подросток.
       Кормились они тем, что караулили вешала с неводами от крупных пернатых хищников да воронов, которые так и норовили ободья клювом продолбить.
       Волосы у девчонки были густые и чёрные как смоль, а диковинные глаза её все поглядывали на чаек, что вдоль шхер сидели. Да по правде-то говоря, ничего примечательнее видеть ей в жизни не доводилось. А кто её отец, того никто не ведал.
       Так и жили они, пока девочка не подросла.
       И тогда молодые парни стали на рыбный промысел наперебой, чуть не задаром, наниматься, только бы в посёлок поехать. А ездили промысловики туда в летнюю пору за вяленой треской.
       Кое-кто и паем своим и местом на корабле поступался, а на хуторах и в посёлках сетовали, что нынче-де немало помолвок в округе расстроилось.
       А виною тому была девушка с загадочными глазами.
       Неухоженная и неприбранная, а умела на диво парней завлекать. Как словом с парнем перемолвится, так он уже ею бредит, и чудится ему, будто он и дня без той девушки прожить не может.
       Однажды зимой посватался к ней парень с достатком; был у него и двор свой и хижина рыбачья.
       — Вот как в летнюю пору воротишься да заветный перстень золотой мне на обрученье подаришь, — сказала она, — тогда пожалуй!
       И воротился летом тот парень снова.
       А рыбы у него на вывоз была уйма. И посулил он ей тогда перстень золотой, такой драгоценный да тяжёлый, какой только пожелает.
       — Тот, что мне надобен, — сказала она, — в железном сундучке на каменистом островке спрятан. Коли любишь, так не побоишься его добыть.
       Тут парень побледнел.
       Он увидел, как в ясный, тёплый летний день, точно стена белой пены, поднимались да опускались в море у островка буруны. А на камнях сидели чайки и спали на солнце.
       — Люблю я тебя очень, — сказал он, — но, коли поеду туда, быть похоронам, а не свадьбе.
       В тот же миг снялась с прибрежного валуна скрытая пенной дымкой тринадцатая чайка и полетела прочь.
       На другую зиму к девушке кормщик из рыбацкой ватаги посватался. Два года он из-за неё сам не свой ходил.
       И ему она такой же ответ дала:
       — Вот как в летнюю пору воротишься да заветный перстень золотой мне на обрученье подаришь, тогда пожалуй!
       Воротился он под самый Иванов день.
       А как услыхал, где запрятан перстень, так сел и заплакал; проплакал он весь день и весь вечер, до тех пор, покуда в морских волнах на северо-западе не начали солнечные лучи играть.
       Снялась тут с прибрежного валуна чайка и полетела прочь.
       На третью зиму разыгралась страшная буря. Немало тогда парусников опрокинулось. А на днище лодки, что плывёт меж валунов, распластался привязанный кушаком обеспамятевший юноша.
       Уж и трясли его, и тормошили, и катали. Но не в силах были его оживить.
       Тут явилась девушка.
       — Это мой жених! — сказала она.
       Взяла она его в объятия и всю ночь ему сердце отогревала. А как утро настало, сердце и забилось.
       — Чудилось мне, будто голова моя меж крыльями чайки покоилась и к её пуховой груди прижималась, — сказал он.
       Был юноша прекрасен собой, светловолос, кудряв и не мог от девушки глаз отвести.
       Нанялся и он рыбу промышлять.
       Но только и думы у него было, как бы ему с той девушкой словом перемолвиться, будь то на утренней зорьке или на вечерней.
       И случилось с ним все так, как с другими.
       Не думал он, что сможет без неё прожить. В тот самый день, как ему уезжать, взял он да к ней и посватался.
       — Тебя я обманывать не стану, — сказала она. — Голова твоя у меня на груди покоилась, и будь моя воля тебя от напасти уберечь — жизни бы не пожалела. Твоя буду, коли наденешь мне на палец перстень обручальный. Но не удержать мне тебя дольше, чем на день. И ждать тебя и томиться по тебе до самого лета буду.
       Под Иванов день приплыл юноша в своей лодке на остров.
       И рассказала она ему тогда про перстень, что надо было на шхерах добыть.
       — Спасла ты меня со дна морского, так в твоей воле меня туда вернуть, — сказал юноша. — Без тебя мне не жить.
       И только он на весла сел на островок плыть, как вскочила она к нему в лодку и на корме уселась. Была она вся белая и какая-то диковинная.
       Стоял погожий летний день, и волны сверкали и катились по морю.
       Юноша сидел, не сводя с неё глаз. Грёб он, грёб, покуда к самой шхере не подъехал, а вокруг него гремели и грохотали волны прибоя, а брызги бурунов и морской пены вздымались точно башни.
       — Ворочайся, коли жизнь тебе дорога! — сказала она.
       — Ты мне дороже жизни! — ответил он.
       Но в тот самый миг, когда юноше показалось, будто нос лодки зарылся в воду, а разверзшаяся пред ним морская пучина грозила смертью, вдруг все стихло. И лодка смогла причалить к берегу, а морские валы перестали биться о скалы.
       На каменистом островке лежал старый, заржавелый якорь, наполовину утопленный в воде.
       — В железном сундучке под этим якорем моё приданое, — сказала она. — Перенеси сундучок в лодку. И перстень мне на палец надень. Этот перстень нас с тобой обручит. И я твоя, покуда солнечные лучи не начнут в волнах на северо-западе играть.
       То был золотой перстень с алым самоцветом; надел парень перстень ей на палец и поцеловал её.
       На шхерах в расселине скал виднелась зелёная лужайка.
       Там они и уселись. И, откуда ни возьмись, появились еда и питьё, и кто-то им прислуживал. Но он этого не замечал, да от радости великой и думать о том не стал бы.
       — Иванов день хорош, — сказала она, — я молода, а ты — жених мой. Так взойдём на ложе брачное.
       И была она так прекрасна собой, что он себя от любви не помнил.
       Но, перед тем как настала ночь, в тот миг, когда предзакатные лучи начали в открытом море играть, поцеловала она его, роняя слезы.
       — Этот летний день хорош, — сказала она, — а вечер ещё краше. Но уже смеркается.
       И вдруг ему почудилось, будто она стала стариться у него на глазах, а потом растаяла, как облако.
       А когда солнце за край моря село, остались перед ним на шхерах лишь её разбросанные льняные одежды.
       Стояла тишина, и лишь двенадцать чаек летали над морем в светлую Иванову ночь.