Рассказ о везире Нур-ад-дине и его брате

Двадцать третья ночь

Когда же настала двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что горбатый конюх заговорил с везирем, отцом невесты, и сказал ему: "Да проклянет Аллах того, кто был этому причиной!" А везирь сказал: "Вставай, выходи отсюда!" Но горбун отвечал: "Что я, сумасшедший, что ли, чтобы уйти с тобою без позволения ифрита? Он сказал мне: "Когда взойдет солнце, выходи и иди своей дорогой". Что, взошло солнце или нет?" - "Кто тебя сюда привел?" - спросил тогда везирь; и конюх сказал: "Я вчера пришел сюда за нуждою, и вдруг из воды вылезла мышь и закричала на меня и стала расти, и сделалась буйволом. И он сказал мне слова, которые вошли мне в ухо, и оставил меня и ушел, да проклянет Аллах невесту и тех, кто меня женил на ней!"

И везирь подошел к конюху и вынул его из отверстия, и тот выбежал, не веря, что солнце взошло, и пошел к султану и рассказал ему, что у него случилось с ифритом.

Что же касается везиря, отца невесты, то он вошел в дом смущенный, не зная, что думать о деле своей дочери, и сказал ей: "Дочь моя, разъясни мне, что с тобою случилось?" И она сказала: "Жених, перед которым меня вчера открывали, провел со мною ночь и взял мою девственность, и я понесла от него; и если ты мне не веришь, то вот на скамеечке его чалма, а его платье под матрацем, и в нем что-то завернуто, я не знаю что".

И, услышав эти слова, ее отец вошел под намет и увидел чалму Бедр-ад-дина Хасана, сына своего брата, и тотчас же взял ее в руки и повертел и сказал: "Это чалма везирей, - она сделана в Мосуле!" И он увидел ладанку, зашитую в тарбуше, и взял ее и распорол, и, взяв одежду Хасана, нашел в ней кошель, где была тысяча динаров.

И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал ее, и это оказалась расписка еврея на имя Бедр-ад-дина Хасана, сына Нур-ад-дина Али каирского, и тысячу динаров он тоже нашел.

И, прочитав эту записку, Шамс-ад-дин испустил крик и упал без сознания, а придя в себя и поняв сущность дела, он изумился и воскликнул: "Нет бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!"

"О дочь моя, - спросил он, - знаешь ли ты, кто лишил тебя невинности?" И она ответила: "Нет". И тогда везирь сказал: "Это мой племянник, сын твоего дяди, а эта тысяча динаров - приданое за тебя. Хвала Аллаху! О, если бы я знал, как случилась эта история!" Потом он вскрыл зашитую ладанку и нашел в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почерком его брата, Нурад-дина каирского, отца Бедр-ад-дина Хасана.

И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:

"Я таю с тоски, увидя следы любимых,

На родине их потоками лью я слезы.

Прошу я того, кто с ними судил расстаться,

Чтоб мне даровал когда-нибудь он свиданье".

А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери везиря Басры и вошел к ней, и число дня рождения Бедр-ад-дина Хасана, и возраст Нур-ад-дина ко времени его смерти, - и изумился и затрясся от восторга; и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним самим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак Нур-ад-дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.

И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану и рассказал ему, что случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же записать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже - до седьмого дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: "Я непременно сделаю дело, которого еще никто не делал!"

И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска - там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не прибудет сын его брата, Хасан басрийский.

Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчика, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали нянькам, и назвали Аджибом.

И день был для него точно месяц, а месяц - как год; и когда над ними прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его, научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в школе четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им: "Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!" И дети собрались и пожаловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им: "Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему, и он закается ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него и говорите: "Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто скажет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и отца, тот сын греха и не будет играть с нами!"

И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети окружили его и сказали: "Мы будем играть в одну игру, но только тот будет играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца". И все ответили: "Хорошо!" И один сказал: "Меня зовут Маджид, а мою мать - Алавия, а отца - Изз-ад-дин"; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дошла до Аджиба, он сказал: "Меня зовут Аджиб, мою мать - Ситт-аль-Хусн, а отца - Шамс-ад-дин, везирь в Каире". Но ему закричали: "Везирь тебе не отец!" - "Везирь правда мой отец", - возразил Аджиб; и тогда дети стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: "Его отца не Знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как зовут его отца".

И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: "Мы знаем, что везирь - твой дед, отец твоей матери Ситт-аль-Хусн, но не твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по отцу? А ты? Твой дед - везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и говорим: нет у тебя отца! Приди же в разум!"

И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей жаловаться плача, не плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: "О сын мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось".

И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спросил: "Кто же мой отец, матушка?" - "Твой отец везирь в Каире", - сказала Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: "Не лги мне, везирь - твой отец, а не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим кинжалом".

И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийскю! и что с нее с ним случилось. И она произнесла такие стихи:

"Любовь в душе оставив, они скрылись,

И земли тех, кого люблю, - далеко.

Ушли они, и с ними ушло терпенье,

Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойким"

Уехали - и радость улетела,

Исчез мой покой - и нет уже мне покоя.

И слезы они пролили мои, расставшись,

И льются из глаз обильно они в разлуке.

Но если когда захочется мне их видеть

И долго их мне придется прождать в волненье,

То вызову вновь я в сердце своем их образ,

И будут думы, страсть, тоска и горе.

О вы, чья память стала мне одеждой,

Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи,

Любимые, доколь продлится это

И долго ль меня вы будете сторониться?"

И она стала плакать и кричать, и сын ее тоже; и вдруг вошел к ним везирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: "Почему вы плачете?" И Ситт-аль

Хусн рассказала ему, что произошло у ее сына с детьми в школе; и он тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, что между ними было и что произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.

И везирь тотчас же пошел и поднялся в диван и, войдя к царю, рассказал ему, что случилось, и попросил у него разрешения поехать и направиться в город Басру, чтобы расспросить о своем племяннике, и еще он попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сына своего брата, где бы он его ни нашел.

И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он написал ему указы во все земли и области.

И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с собою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и каналы, подобно тому, как сказал об этом поэт:

Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,

Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.

И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,

И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.

И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,

Что рукою ветра срывается и слетает вниз.

И читали птицы, а пруд страницею был для них,

И писали ветры, а облако точки ставило.

И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и сказал своим слугам: "Мы отдохнем Здесь два дня!" И слуги пошли в город по своим делам: один - продать, другой - купить, этот - в баню, а тот - в мечеть сынов Омейи [49], равной которой нет в мире.

А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не встал.

И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и совершенство (а он был мальчик редкой красоты - нежный и выхоленный, мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежали, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет, посмотреть на него. И раб, по предопределенному велению, остановился возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на лице пушок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже умер, и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его у судей и свидетелей своим сыном.)

И в тот день, когда его сын с евнухом остановились возле лавки, Бедр-ад-дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает величайшей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из-за призыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.

А он сварил подслащенных гранатовых зернышек, и Аллахом внушенная любовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: "О господин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал все мое существо, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить мое сердце и поесть моего кушанья?" - и из глаз его, помимо его воли, потекли слезы, и он подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.

И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось, и он посмотрел на евнуха и сказал: "Мое сердце взволновано из-за этого повара; он как будто расстался с сыном. Войдем к нему, чтобы залечить его сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что мы это сделаем, Аллах соединит нас с нашим отцом". Но евнух, услышав слова Аджиба, воскликнул: "Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в харчевне! Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и я не буду спокоен за тебя, если ты войдешь когда-нибудь в эту лавку".

И, услышав эти слова, Бедр-ад-дин Хасан удивился и повернулся к евнуху, и слезы потекли по его щекам; и тогда Аджиб сказал евнуху: "Мое сердце полюбило его". Но евнух ответил: "Оставь эти речи и не входи!" И тут отец Аджиба обратился к евнуху и сказал ему: "О старший, почему тебе не залечить мое сердце и не войти ко мне? О ты, что подобен черному каштану с белой сердцевиной, о ты, о ком сказал кто-то из описавших его..." И евнух рассмеялся и воскликнул: "Что ты сказал? Ради Аллаха, говори и будь краток!" И Бедр-аддин тотчас же произнес такие стихи:

"Когда не был бы образован он и верен так,

Облачен бы не был он полной властью в домах вельмож.

И в гарем бы не был допущен он, о благой слуга!

Так прекрасен он, что с небес ему служат ангелы".

И евнух удивился этим словам и, взяв Аджиба, вошел в харчевню, и Бедр-ад-дин Хасан наполнил высокую миску гранатными зернышками (а они были с миндалем и сахаром), и оба стали есть вместе; и Бедр-ад-дин Хасан сказал: "Вы обрадовали нас, кушайте же на здоровье и в удовольствие!" Потом Аджиб сказал своему отцу: "Садись поешь с нами, может быть Аллах соединит нас, с кем мы хотим "; и Бедр-ад-дин Хасан спросил: "О дитя мое, несмотря на твой юный возраст, ты испытал разлуку с любимыми?""Да, дядюшка, - ответил Аджиб, - мое сердце сгорело от разлуки с любимым: это мой отец, и мы с моим дедом выехали и ищем его по разным странам. Горе мне! Когда мы соединимся?"

И он горько заплакал, и его отец заплакал из-за разлуки с ним, и ему вспомнилась разлука с любимыми и отдаленность от матери, и евнух тоже опечалился из-за него.

И они все поели и насытились, а после этого они вышли из лавки Бедр-ад-дина Хасана, и тот почувствовал, что душа его рассталась с телом и ушла с ними, и не мог вытерпеть без них одного мгновения.

И он запер лавку и пошел за ними следом, не зная, что это его сын, и ускорил шаг, чтобы догнать их прежде, чем они выйдут из больших ворот; и евнух обернулся к нему и спросил: "Что тебе?" И Бедр-ад-дин Хасан сказал им: "Когда вы от меня ушли, я почувствовал, что душа моя отправилась с вами. А у меня дело в городе, за воротами, и мне захотелось проводить вас, чтобы сделать это дело и вернуться".

И тут евнух рассердился и сказал Аджибу: "Этого я и боялся! Мы съели кусочек, который был злосчастным и считается для нас благодеянием, и повар теперь следует за нами с места на место".

И Аджиб повернулся и, увидев за собой повара, пришел в гнев и сказал евнуху: "Пусть его идет по дороге мусульман, а когда мы выйдем к палаткам и увидим, что он за нами следует, мы отгоним его".

И он опустил голову и пошел, и евнух сзади него; и Бедр-ад-дин Хасан следовал за ними до площади Камешков. И они приблизились к шатрам и обернулись и увидели Хасана позади себя, тогда Аджиб рассердился и испугался, что евнух все расскажет его деду.

И он исполнился гнева и огорчился тем, что про него скажут: "Он заходил в харчевню, и повар шел за ним", - и обернулся и увидел, что глаза Хасана смотрят в его глаза, - и он стал как бы телом без души.

И Аджиб подумал, что его глаз - глаз недруга, или что он сын разврата, и, еще больше рассердившись, взял камень и ударил им своего отца, и Бедр-ад-дин Хасан упал без чувств, и кровь потекла по его лицу.

И Аджиб с евнухом пошли к палаткам, а Бедр-ад-дин Хасан, придя в себя, вытер кровь и, оторвав кусок своей чалмы, завязал себе голову и стал упрекать себя и сказал: "Я обидел мальчика! Я запер лавку и пошел за ним, и он решил, что я недруг". И он затосковал по своей матери, которая находилась в Басре, и заплакал о ней и произнес:

"Прося справедливости, судьбу ты обидел бы:

Ее не кори - не так ее сотворили.

Бери что придется ты и горе кинь в сторону,

И смуты и радости всегда в жизни будут".

После этого Бедр-ад-дин продолжал продавать кушанья, а везирь, его дядя, пробыл в Дамаске три дня, а потом уехал и направился в Химс я вступил туда, - и по дороге, где бы он ни останавливался, он все искал. И он продолжал ехать, пока не прибыл в Диар-Бекр, и Мардшг, и Мосул [50], и не прерывал путешествия до города Басры. И, вступив туда, он пошел к султану и встретился с ним, и султан оказал ему уважение и отвел для него почетное жилище и спросил о причине его прибытия.

И везирь рассказал ему свою историю и прибавил, что везирь Нур-ад-дин Али - его брат, и султан призвал на него милость Аллаха и сказал: "О господин, он был моим везирем пятнадцать лет, и я очень любил его, и он умер и оставил сына, но тот пробыл здесь после его смерти только один месяц и исчез, и мы не получили о нем вестей. Но его мать у нас, так как она дочь моего старого везиря".

Услышав от царя, что мать его племянника здорова, везирь Шамс-ад-дин обрадовался и сказал: "О царь, я хочу повидаться с нею"; и царь тотчас же позволил ему, и Шамс-ад-дин вошел к ней, в дом своего брата Нур-ад-дина. И он повел взором по сторонам и поцеловал пороги в доме и подумал о своем брате Нур-ад-дине Али, который умер на чужой стороне, и заплакал и произнес:

"В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы [51],

Целую я там то ту, то другую стену.

Но любит душа не стены того жилища,

А любит душа того, кто живал в жилище".

И он прошел через дверь в большой двор и увидел другую дверь, с каменными сводами, выложенную разным мрамором всех цветов, и прошел по долгу и осмотрел его и обвел его взором - и увидел имя своего брата Нур-ад-дина, написанное там золотыми чернилами.

И, подойдя к надписи, он поцеловал ее и заплакал, и вспомнил о разлуке с братом и произнес такие стихи:

"Расспрашивал солнце я о вас, лишь взойдет оно,

И молнию вопрошал, едва лишь блеснет она.

И сплю я, свиваемый и вновь развиваемый

Рукою тоски, но все ж на боль я не жалуюсь.

Любимые, если время долго уж тянется,

То знайте - разлука на куски растерзала нас,

И если моим глазам вы дали б увидеть вас,

То было бы лучше так и мы б с вами встретились.

Не думайте, что другим я занят! Поистине,

Не может душа моя к другому любви вместить".

И он пошел дальше и пришел к комнате жены своего брата, матери Бедр-ад-дина Хасана басрийского. А она во время отсутствия сына, не переставая, рыдала и плакала, и когда годы продолжились над нею, она сделала сыну мраморную гробницу посреди комнаты и плакала над ней днем и ночью и спала только возле этой гробницы.

И когда везирь пришел к ее жилищу, он, остановившись за дверью, услышал, как она говорит над гробницей:

"Могила, исчезла ли в тебе красота его?

Погас ли в тебе твой свет, сияющий лик его?

Могила, могила, ты не сад и не свод небес,

Так как же слились в тебе и месяц и ветвь?"

И когда она говорила, вдруг вошел к ней везирь Шамс-ад-дин и поздоровался с нею и сообщил ей, что он брат ее мужа, а потом он рассказал, что случилось, и разъяснил ей всю историю, и поведал, что ее сын Бедрсад" дин Хасан провел целую ночь с его дочерью десять лет тому назад, а утром исчез. "А моя дочь понесла от твоего сына и родила мальчика, который со мной, и он твой внук и сын твоего сына от моей дочери".

И, услышав весть о своем сыне и увидев своего деверя, она упада к его ногам и стала целовать их, говоря:

"Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли!

Он доставил мне наилучшее, что я слышала.

Будь доволен он тем, что порвано, подарила бы

Ему душу я, что истерзана расставанием".

Потом везирь послал за Аджибом, и когда он пришел, его бабка обняла его и заплакала, и везирь Шамс-ад-дин сказал ей: "Теперь не время плакать, теперь время тебе собираться, чтобы ехать с нами в земли египетские. Быть может, Аллах соединит нас и тебя с твоим сыном и моим племянником!"

И она отвечала: "Слушаю и повинуюсь!" - и тотчас же поднялась и собрала свои вещи, и сокровища, и девушек и немедленно снарядилась; а везирь Шамс-ад-дин пошел к султану Басры и простился с ним, и тот послал с ним подарки и редкости для султана Египта.

И Шамс-ад-дин тотчас же выехал и, достигнув окрестностей города Дамаска, остановился в Кануне [52] и разбил палатки и сказал тем, кто был с ним: "Мы пробудем здесь неделю, пока не купим султану подарки и редкости".

И тогда Аджиб вышел и сказал евнуху: "О Ляик, мне хочется прогуляться! Пойдем отправимся на рынок, пройдем в Дамаск и посмотрим, что случилось с тем поваром, у которого мы ели, а потом ранили его в голову. Он ока зал нам милость, и мы дурно поступили с ним".

И евнух ответил: "Слушаю и повинуюсь!" И Аджиб вместе с евнухом вышел из палатки, движимый кровным влечением к отцу, и они тотчас же вошли в город и, не переставая, шли, пока не дошли до харчевни. И они увидели, что повар стоит в лавке (а время близилось к закату солнца), и случилось так, что он сварил гранатных зернышек. И когда они подошли к нему и Аджиб взглянул на него, он почувствовал к нему влечение и увидел след удара камнем у него на лбу, и сказал ему: "Мир тебе! Знай, что мое сердце с тобою". И внутри Бедр-ад-дина все взволновалось, когда он взглянул на мальчика, и сердце его затрепетало, и он склонил голову к земле и хотел и не мог повернуть язык во рту, а потом он поднял голову, униженно и смиренно, и произнес такие стихи:

"Стремился к любимым я, но только увидел их

Смутился и потерял над сердцем и взором власть.

И в страхе, с почтением понурил я голову,

И чувства свои я скрыть хотел, по не скрыл я их.

И свитками целыми готовил упреки я,

Когда же мы встретились, я слова не вымолвил".

Потом он сказал им: "Залечите мое сердце и поешьте моего кушанья. Клянусь Аллахом, едва я посмотрел на тебя, мое сердце затрепетало, и я последовал за гобой, будучи без ума". - "Клянусь Аллахом, ты нас любишь, - сказал Аджиб, - и мы съели у тебя кусочек, а ты возложил на нас последствия этого и хотел нас опозорить. Но мы съедим у тебя что-нибудь, только с условием, что ты дашь клятву не выходить за нами и не преследовать нас. Иначе мы больше не вернемся к тебе; а мы пробудем Здесь неделю, пока мой дед не купит подарки для царя".

И Бедр-ад-дин сказал: "Быть по-вашему!" И Аджиб с евнухом вошли в лавку, и тогда Бедр-ад-дин подал им мяску с гранатными зернышками, и Аджиб сказал: "Поешь с нами! Может быть, Аллах облегчит нашу тяготу". И Бедр-ад-дин обрадовался и стал есть с ними, уставясь в лицо Аджиба, и его сердце и чувства привязались к нему; но Аджиб сказал: "Не говорил ли я, что ты влюбленный и надоедливый! Довольно тебе глядеть мне в лицо!" И, услышав слова своего сына, Бедр-ад-дин произнес:

"Для тебя в душе сохранил я тайну сокрытию:

Обвита молчаньем моим она, не узнать ее.

И позорящий светоносный месяц своей красой

И той прелестью, что подобна утру светящему,

Твой блестящий лик в нас желанья будит, - конца им нет,

И сулит свиданья и долгие и частые.

Ужель растаю от жара я, раз твой лик - мой рай,

И умру ль от жажды, коль райский ключ мне слюна

твоя"

И Бедр-ад-дин стал кормить то Аджиба, то евнуха, и они ели, пока не насытились, а потом встали, и Хасан басрийский поднялся и полил им на руки воды и, отвязав от пояса шелковую салфетку, вытер им руки и опрыскал их розовой водой из бывшей у него фляги. И потом он вышел из лавки и вернулся с кружкой питья, смешанного из розовой воды с мускусом, и, поставив ее перед ними, сказал: "Довершите вашу милость!"

И Аджиб взял и отпил и протянул кружку евнуху, и они пили, пока у них не наполнились животы, и оба насытились до сытости, необычайной для них. И после того они ушли и торопились, пока не достигли палаток, и Аджиб пошел к своей бабке, матери его отца, Бедр-ад-дина Хасана, и она поцеловала его и подумала о своем сыне Бедр-ад-дине Хасане и вздохнула и стала плакать, и затем сказала:

"Я прежде надеялась, что снова мы встретимся,

Ведь жить, когда вы вдали, мне больше не хочется,

Клянусь я, в душе моей одно лишь стремленье к вам,

И тайны Аллах, господь, сокрытые ведает".

И затем она спросила Аджиба: "О дитя мое, где ты был?" И он ответил: "В городе Дамаске". И тогда она подала ему миску гранатных зернышек (а они были не очень сладкие) и сказала евнуху: "Садись с господином!"

И евнух воскликнул про себя: "Клянусь Аллахом, нет у пас охоты до еды!" - и сел; а что до Аджиба, то, когда он сел, его живот был наполнен тем, что он съел и выпил. И он взял кусок хлеба и обмакнул его в гранатные зернышки и съел, и нашел их недостаточно сладкими, так как был сыт. "Фу! Что это за мерзкое кушанье!" - воскликнул он. И его бабка сказала: "О дитя мое, ты хулишь мое кушанье, а я сама его варила, и никто не умеет так его варить, как я, кроме твоего отца, Бедр-ад-дина Хасана". - "О госпожа, - сказал Аджиб, - твоя стряпня отвратительна! Мы сейчас видели в городе повара, который сварил таких гранатных зернышек, что их запах раскрывает сердца, а его кушанье хочется съесть целиком. А твое кушанье в сравнении с ним ничего не стоит".

Услышав эти слова, бабка Аджиба пришла в сильный гнев и посмотрела на евнуха..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать четвертая ночь

Когда же наступила двадцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что бабка Аджиба, услышав его слова, разгневалась и посмотрела на евнуха и сказала ему: "Горе тебе! Ты испортил моего внука, так как заходил с ним в харчевню!"

И евнух испугался и стал отрицать и сказал: "Мы не

Заходили в харчевню, а только проходили мимо". - "Клянусь Аллахом, мы заходили и ели, и его кушанье лучше твоего!" - сказал Аджиб; и тогда его бабка поднялась и рассказала об этом брату своего мужа и вызвала в нем гнев на евнуха.

И евнух явился к везирю, и тот сказал ему: "Зачем ты заходил с моим внуком в харчевню?"

И евнух испугался и сказал: "Мы не заходили!" Но Аджиб воскликнул: "Мы зашли и поели гранатных зернышек досыта, и повар напоил нас медом со снегом и с сахаром!" И везирь еще больше разгневался на евнуха и спросил его, но тот все отрицал.

И тогда везирь воскликнул: "Если твои слова - правда, сядь и поешь перед нами!" И евнух подошел и хотел есть, но не мог, и бросил кусок хлеба и сказал: "О господин мой, я сыт со вчерашнего дня!"

И везирь понял, что он ел у повара, и велел рабам повалить его, и принялся его больно бить.

И евнух завопил и сказал: "О господин, не бей меня, я расскажу тебе правду!" И тогда его перестали бить; и везирь воскликнул: "Говори по истине!" И евнух сказал: "Знай, что мы вошли в харчевню, когда повар варил гранатные зернышки, и он поставил их перед нами, и, клянусь Аллахом, я в жизни не ел ничего подобного им и не пробовал ничего сквернее того, что перед нами".

И мать Бедр-ад-дина Хасана рассердилась и сказала: "Непременно пойди к этому повару и принеси от него миску гранатных зернышек! Покажи их твоему господину, и пусть он скажет, которые лучше и вкуснее". - "Хорошо!" - сказал евнух; и она тотчас дала ему миску и полдинара, и он отправился и, придя в харчевню, сказал повару: "Мы поспорили в доме моего господина о твоем кушанье, так как у них тоже готовили гранатные зернышки. Дай нам твоего кушанья на эти полдинара и берегись: мы наелись болезненных ударов за твою стряпню".

И Бедр-ад-дин Хасан засмеялся и сказал: "Клянусь Аллахом, этого кушанья никто не умеет готовить, кроме меня и моей матери, а она теперь в далеких странах!"

И он взял миску и налил в нее кушанье и облил его сверху мускусом и розовой водой, и евнух забрал миску и поспешно пришел к ним.

И мать Хасана взяла кушанье и попробовала его, и, увидев, как оно вкусно и отлично состряпано, она узнала, кто его стряпал, и вскрикнула, а затем упала без чувств.

И везирь оторопел, а потом брызнул на нее розовой водой, - и через некоторое время она очнулась и сказала: "Если мой сын еще на свете, то никто не сварит так гранатных зернышек, кроме него! Это мой сын, Бедр-ад-дин Хасан, наверно и несомненно, так как это кушанье могу готовить только я, и я научила Бедр-ад-дина его стряпать".

И, услышав ее слова, везирь сильно обрадовался и воскликнул: "О, как я стремлюсь увидеть сына моего брата! Увидим ли, что судьба соединит нас с ним! Мы просим о встрече с ним одного лишь великого Аллаха!"

И везирь в тот же час и минуту поднялся и кликнул людей, бывших с ним, и сказал: "Пусть пойдут из вас двадцать человек к этой харчевне и разрушат ее, а повара свяжите его чалмой и притащите силой ко мне, но не причиняйте ему вреда!"

И они сказали: "Хорошо!", а везирь тотчас же поехал в "Обитель счастья" и, повидавшись с наместником Дамаска, ознакомил его с письмами султана, которые были у него с собою; и наместник положил их на голову, сначала поцеловав их, а потом спросил: "А где же твой обидчик?" - "Это один повар", - отвечал везирь. И наместник тотчас же велел своим придворным отправиться в его харчевню; и они пошли и увидели, что она разрушена и все в ней поломано, так как, когда везирь поехал во дворец, ею люди сделали то, что он приказал, и сидели, ожидая возвращения везиря из дворца, а Бедр-ад-дин говорил: "Посмотри-ка! Что это такое нашли в гранатных зернышках, что со мной случилось подобное дело?"

И когда везирь вернулся от дамасского наместника (а тот разрешил ему взять своего обидчика и выехать с ним), он вошел в палатку и потребовал повара, - и того привели, скрученного чалмой. И Бедр-ад-дин Хасан посмотрел на своего дядю и горько заплакал и сказал: "О господин мой, в чем мой грех перед вами?" - "Это ты сварил гранатные зернышки?" - спросил его везирь. "Да, - отвечал Бедр-ад-дин, - а вы нашли в них что-то, за что следует снять голову?" - "Это наилучшее и наименьшее возмездие тебе!" - воскликнул везирь. И Бедрад-дин сказал: "О господин мой, не сообщишь ли ты мне, в чем мой грех?" - "Да, сию минуту", - отвечал везирь, и потом он крикнул слугу и сказал: "Приведите верблюдов". И они взяли Бедр-ад-дина Хасана и положили в сундук, и заперли его, и поехали, и ехали, не переставая, до ночи. А потом они сделали привал, кое-чего поели и вынули Бедр-ад-дина и покормили его и положили обратно в сундук, и так это продолжалось, пока они не достигли Камры [53].

И тогда Бедр-ад-дина Хасана вынули из сундука, и везирь спросил его: "Это ты варил гранатные зернышки?" - "Да, о господин мой", - отвечал Бедр-ад-дин; и везирь сказал: "Закуйте его!" И его заковали и снова положили в сундук и поехали, и когда прибыли в Каир, остановились в ар-Рейдании [54]. И везирь велел вынуть Бедр-ад-дина Хасана из сундука и приказал позвать плотника и сказал ему: "Сделай для него деревянную куклу". - "А что ты будешь с ней делать?" - спросил Бедр ад-дин-Хасан. "Я повешу тебя на кукле и прибью тебя к ней гвоздями и повезу тебя по всему городу", - отвечал везирь. И Бедрад-дин воскликнул: "За что ты со мной это сделаешь?" - "За то, что ты скверно сварил гранатные зернышки, сказал везирь. - Как мог ты их так сварить, что в них недоставало перцу?" - "И за то, что в них не хватало перцу, ты со мной все это делаешь! - воскликнул Бедрад-дин. - Недостаточно тебе было меня заточить! И кормили-то вы меня раз в день!" - "Не хватало перцу, и нет для тебя наказания, кроме смерти!" - сказал везирь. И Бедр-ад-дин изумился и опечалился о самом себе.

"О чем ты думаешь?" - спросил его везирь. "О бестолковых умах, подобных твоему, - отвечал Бедр-аддин. - Будь у тебя разум, ты бы не сделал со мною этих дел". - "Нам надо тебя помучить, чтобы ты больше не делал подобного этому", - сказал везирь, а Бедр-ад-дин Хасан возразил: "Поистине, ничтожнейшее из того, что ты со мной сделал, достаточно меня измучило!" Но везирь воскликнул: "Тебя непременно надо повесить!" А в это время плотник готовил куклу, а Бедр-ад-дин смотрел. И так продолжалось, пока не подошла ночь, и когда дядя Бедр-ад-дина взял его и бросил в сундук и сказал: "Это будет завтра!"

И он подождал, пока не убедился, что Бедр-ад-дин заснул, и, сев на коня, взял сундук, поставил его перед собою и въехал в город, и ехал, пока не прибыл к своему дому, и тогда он сказал своей дочери, Ситт-аль-Хусн: "Слава Аллаху, который соединил тебя с сыном твоего дяди! Поднимайся, убери комнату так, как она была убрана в вечер смотрин".

И она встала и зажгла свечи, а везирь вынул исчерченную бумажку, на которой он нарисовал расположение комнаты, и они поставили все на место, так что видевший не усомнился бы, что это та же самая ночь смотрин.

И после этого везирь приказал положить тюрбан Бедрад-дина Хасана на то же место, куда он положил его своей рукой, а также его шальвары и кошель, который был под тюфяком, а затем он велел своей дочери раздеться, так же как в ночь смотрин, и сказал: "Когда войдет сын твоего дяди, скажи ему: "Ты заставил меня ждать, уйдя в покой уединения!" И пусть он с тобой переночует до утра, а тогда мы ему покажем записанные числа".

Потом везирь вынул Бедр-ад-дина из сундука, раньше сняв с его ног оковы и освободив его от того, что на нем было, так что он остался в тонкой ночной рубашке, без шальвар (а он спал, ничего не зная).

И по предопределенному велению Бедр-ад-дин перевернулся и проснулся и увидел себя в освещенном проходе и сказал себе: "Это испуганные грезы!"

И он встал и прошел немного до второй двери и посмотрел, - и вдруг, оказывается, он в той комнате, где перед ним открывали невесту, и видит балдахин, и скамеечку, и свой тюрбан, и вещи.

И, увидя это, Бедр-ад-дин оторопел и стал переступать с ноги на ногу и воскликнул: "Сплю я или бодрствую?"

И он принялся тереть себе лоб и с изумлением говорил: "Клянусь Аллахом, это помещение невесты, где ее открывали для меня! Где же я? Я ведь был в сундуке!"

И пока он говорил сам с собою, Ситт-аль-Хусн вдруг подняла край полога и сказала: "О господин мой, не войдешь ли ты? Ты задержался в покое уединения". И когда

Бедр-ад-дин услышал ее слова и увидел ее, он рассмеялся и сказал: "Поистине, это спутанные грезы!"

Потом он вошел и стал вздыхать, размышляя о том, что случилось, и не зная, что думать, и все происшедшее стало ему неясно, когда он увидел свой тюрбан и шальвары и кошель, в котором была тысяча динаров.

"Аллах лучше знает! Это спутанные грезы!" - воскликнул он. И тогда Ситт-аль-Хусн сказала ему: "Что это, ты, я вижу, смущен и удивлен? Не таким ты был в начале ночи!" И Бедр-ад-дин засмеялся и спросил: "Сколько времени меня с тобою не было?" И она воскликнула:

"Спаси тебя Аллах! Имя Аллаха вокруг тебя! Ты только вышел за нуждою и возвращаешься. Ты потерял ум!"

И Бедр-ад-дин, услышав это, засмеялся и сказал: "Ты права! Но когда я вышел от тебя, я забылся в домике с водой и видел во сне, что я сделался поваром в Дамаске и прожил там десять лет, и будто ко мне пришел кто-то из детей вельможи и с ним был евнух..."

И тут Бедр-ад-дин Хасан пощупал рукой лоб и, найдя на нем след удара, воскликнул: "Клянусь Аллахом, о госпожа моя, это как будто правда, так как он ударил меня по лбу и ранил меня. Похоже, что это наяву было!"

Потом он сказал: "Когда мы обнялись и заснули, мне приснилось, будто я отправился в Дамаск без тюрбана и без шальвар и сделался поваром..." И он простоял некоторое время растерянный и сказал: "Я как будто видел, что я сварил гранатных зернышек, в которых было мало перцу... Клянусь Аллахом, я, наверно, заснул в комнате с водой и видел все это во сне!.." - "Заклинаю тебя Аллахом, что ты еще видел во сне, кроме этого?" - спросила Ситт-аль-Хусн; и Бедр-ад-дин Хасан рассказал ей и добавил: "Клянусь Аллахом, если бы я не проснулся, они бы, наверное, распяли меня на деревянной кукле!" - "За что же?" - спросила Ситт-аль-Хусн. "За недостаток перца в гранатных зернышках, - ответил Бедр-ад-дин. - Они как будто разрушили мою лавку, разбили всю мою посуду и положили меня в сундук, а потом привели плотника, чтобы сделать для меня виселицу, так как они хотели меня повесить. Слава же Аллаху за то, что все это случилось со мною во сне, а не произошло наяву!"

И Ситт-аль-Хусн засмеялась и прижала его к своей груди, и он тоже прижал ее к груди, а после, подумав, сказал: "Клянусь Аллахом, похоже на то, что это было несомненно наяву! Не знаю, в чем тут дело!"

И он заснул, недоумевая о своем деле, и то говорил: "Я грезил", то говорил: "Я бодрствовал", - и так продолжалось до утра, когда к нему вошел его дядя, Шамс-аддин, везирь, и поздоровался с ним.

И Бедр-ад-дин Хасан посмотрел на него и воскликнул: "Клянусь Аллахом, не ты ли это велел меня скрутить и прибить меня гвоздями и разрушить мою лавку из-за того, что в гранатных зернышках недоставало перцу?" И тогда везирь сказал ему: "Знай, о дитя мое, что истина выяснилась, и стало явно то, что было скрыто. Ты - сын моего брата, и я сделал это, чтобы убедиться, что ты тот, кто вошел к моей дочери той ночью. А убедился я в этом только потому, что ты узнал комнату и узнал твою чалму и шальвары, и твое золото и бумажку, что написана твоим почерком, ту, которую написал твой родитель, мой брат. Я не видел тебя прежде этого и не знал тебя, а твою мать я привез с собою из Басры".

И после этого он бросился к Бедр-ад-дину и заплакал, и Бедр-ад-дин Хасан, услышав от своего дяди такие слова, до крайности удивился и обнял своего дядю, плача от радости. А потом везирь сказал ему: "О дитя мое, всему этому причиной то, что произошло между мной и твоим отцом", - и он рассказал ему, что случилось у него с бра том и почему тот уехал в Басру.

Затем везирь послал за Аджибом; и, увидев его, его отец воскликнул: "Вот тот, кто ударил меня камнем!" А везирь сказал: "Это твой сын". И тогда Бедр-ад-дин кинулся к нему и произнес:

"Я немало плакал, когда случилось расстаться нам,

И пролили веки потоки слез в печали.

И поклялся я, что когда бы время свело нас вновь,

О разлуке я поминать не стал бы устами.

Налетела радость, но бурно так, что казалось мне,

Что от силы счастья повергнут я в слезы".

И когда он кончил свои стихи, вдруг подошла его мать и кинулась к нему и сказала:

"Мы сетовали при встрече на силу того, что скажем;

Не выразить ведь печали устами гонца вовеки".

А затем его мать рассказала ему, что случилось после его исчезновения, и Хасан рассказал ей, что он перенес, - и они возблагодарили Аллаха великого за то, что встретились друг с другом.

Потом везирь Шамс-ад-дин отправился к султану, через два дня после того, как он прибыл, и, войдя к нему, поцеловал перед ним землю и приветствовал его, как приветствуют царей; и султан обрадовался и улыбнулся ему в лицо и велел ему приблизиться, а потом расспросил его о том, что он видел в путешествии и что с ним произошло во время поездки.

И Шамс-ад-дин рассказал ему всю историю от начала до конца; и султан сказал: "Слава Аллаху, что ты получил желаемое и возвратился невредимый к семье и детям! Я непременно должен увидеть твоего племянника Хасана басрийского, приведи его завтра в диван". - "Твой раб явится завтра, если захочет Аллах великий", - ответил Шамс-ад-дин, а затем пожелал султану мира и вышел; а вернувшись домой, он рассказал сыну своего брата, что султан пожелал его видеть, и Хасан басрийский сказал: "Раб послушен приказанию владыки!"

Словом, он отправился к его величеству султану со своим дядей Шамс-ад-дином и, явившись пред лицо его, приветствовал его совершеннейшим и наилучшим приветствием и произнес:

"Вот землю целует тот, чей сан вы возвысит

И кто во стремлениях успеха достиг своих.

Вы славой владеете, - и те лишь удачливы,

Чрез вас кто надеется, быв низким, высоким стать".

И султан улыбнулся и сделал ему знак сесть, и он сел подле своего дяди Шамс-ад-дина; а потом царь спросил его об его имени, и Хасан сказал: "Я недостойнейший из твоих рабов, прозываемый Хасаном басрийским, молящийся за тебя ночью и днем".

И султану понравились его слова, и он пожелал испытать его, чтобы проявилось, каковы его знания и образованность, и спросил: "Хранишь ли ты в памяти како-нибудь описание родинки?" - "Да, - ответил Хасан и произнес:

Любимый! Всякий раз, как его вспомню,

Я слезы лью, и громко я рыдаю.

Он с родинкой, что красотой и цветом

Зрачок очей напомнит или финик".

И царь одобрил это двустишие и сказал Хасану: "Подавай еще! Аллаха достоин твой отец, и да не сломаются твои зубы!" И Хасан произнес:

"Клянусь точкой родинки, что зернышку мускуса

Подобна! Не удивись словам ты сравнившего,

Напротив, дивись лицу, что прелесть присвоило

Себе, не забывши взять мельчайшего зернышка".

И царь затрясся от восторга и сказал ему: "Прибавь мне, да благословит Аллах твою жизнь!" И Хасан произнес:

"О ты, чей лик украсила родинка,

Что мускусу подобна на яхонте,

Не будь жесток и близость даруй ты мне,

Желание и пища души моей!"

"Прекрасно, о Хасан, ты отличился вполне! - воскликнул царь. Разъясни нам, сколько значений имеет слово "аль-халь" в арабском языке?" - "Да поддержит Аллах царя, пятьдесят восемь значений, а говорят пятьдесят", - ответил Хасан. И царь сказал: "Ты прав! - а потом спросил: Знаешь ты, каковы отдельные качества красоты?" - "Да, - отвечал Хасан, миловидность лица, гладкость кожи, красивая форма носа и привлекательность черт, а завершение красоты - волосы. И все это объединил еще аш-Шихаб-аль-Хиджази в стихах, размером реджез. Вот они:

Липу краса, скажи, должна присуща быть,

И коже гладкость. Будь же проницательным!

За красоту все хвалят нос, поистине,

Глаза ж прекрасных знамениты нежностью.

Да! А устам присуща прелесть, сказано;

Пойми же то, да не утратишь отдых ты!

Язык быть должен острым, стан изящным быть,

Чертам лица быть следует красивыми.

Верх красоты же, говорится, - волосы.

Внемли же ты стихам моим и краток будь!"

И царь порадовался словам Хасана и обласкал его и спросил: "Что означает поговорка: "Шурейх [55] хитрее лисицы?" И Хасан отвечал: "Знай, о царь, - да поддержит тебя Аллах великий, - что Шурейх в дни моровой язвы удалился в Неджеф [56], и когда он вставал на молитву, приходила лисица и, стоя против него, подражала ему, отвлекая его от молитвы. И когда это продлилось, он снял однажды рубаху и повесил ее на трость, вытянув рукава. а сверху надел свой тюрбан и перевязал рубаху у пояса и поставил трость на том месте, где молился. И лисица, как всегда, пришла и встала напротив, а Шурейх подошел к ней сзади и поймал ее, - и сказано было, что сказано".

И, услышав то, что высказал Хасан басрийский, султан сказал его дяде, Шамс-ад-дину: "Поистине, сын твоего брата совершенен в области словесных наук, и я не думаю, чтобы подобный ему нашелся в Каире!" И Хасан басрийский поднялся и облобызал землю перед султаном и сел, как садится невольник перед своим господином.

И султан, узнавши поистине, какие достались Хасану басрийскому знания в словесности, обрадовался великой радостью и наградил его почетной одеждой и назначил его на дело, которое могло бы помочь ему поправить свое положение; а после того Хасан басрийский поднялся и поцеловал землю перед султаном и, пожелав ему вечного величия, попросил позволения уйти вместе со своим дядей, везирем Шамс-ад-дином.

И султан позволил ему, и он вышел и пришел со своим дядей домой, и им подали еду, и они поели того, что уготовил им Аллах, а затем, покончив с едой, Хасан басрийский вошел в покой своей жены Ситт-аль-Хусн и рассказал ей, что с ним произошло в присутствии султана; и она воскликнула: "Он непременно сделает тебя своим сотрапезником и в изобилии пожалует тебе награды и подарки!

По милости Аллаха ты блещешь светом своих совершенств, словно величайшее светило, где бы ты ни был, на суше или на море". - "Я хочу сказать ему хвалебную касыду, чтобы любовь ко мне увеличилась в его сердце", - сказал Хасан. И его жена воскликнула: "Ты это решил удачно! Подумай хорошенько и постарайся сказать получше. Я так и вижу, что он ответит тебе приязнью".

И Хасан басрийский удалился в сторонку и старательно вывел стихи, стройные по построению и прекрасные по смыслу. Вот они:

Высшей славы повелитель мой достиг,

И стезей великих, славных он грядет.

Справедливыми все страны сделал он,

Безопасными и путь закрыл врагам.

Это набожный и прозорливый лев;

Царь, ты скажешь, или ангел - он таков.

Все богатыми уходят от него,

Описать его в словах бессилен ты.

В день раздачи он сияет, как заря,

В день же боя темен он, как ночи мрак.

Его щедрость охватила шеи нам,

Над свободными он милостью царит.

Да продлит Аллах надолго его век

И от гибельной судьбы да сохранит!

И, окончив писать эти стихи, он послал их его величеству султану с одним из рабов своего дяди, везиря Шамсад-дина; и царь ознакомился с ними, и его сердце обрадовалось им, и он прочел их тем, кто был перед ним, и они восхвалили Хасана великой похвалой. А потом султан призвал его в свою приемную и, когда он явился, сказал ему: "С сегодняшнего дня ты мой сотрапезник, и я назначаю тебе ежемесячно тысячу дирхемов, кроме того, что я определил тебе раньше".

И Хасан басрийский поднялся и трижды поцеловал перед султаном землю и пожелал ему вечной славы и долгой жизни. И после этого сан Хасана басрийского возвысился, и слух о нем полетел по странам, и он пребывал со своим дядей и семьей в прекраснейшем состоянии и приятнейшей жизни, пока не застигла его смерть".

Услышав из уст Джафара эту историю, Харун ар-Рашид удивился и сказал: "Должно записать эти происшествия золотыми чернилами!"

Затем он отпустил раба и приказал назначить юноше на каждый месяц столько, чтобы его жизнь была хороша, и подарил ему от себя наложницу, и юноша стал одним из его сотрапезников.

Но это нисколько не удивительнее сказки о портном, горбуне, еврее, надсмотрщике и христианине, и того, что с ними случилось".

"А как это было?" - спросил царь.